На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939-1945

Другую половину отпуска я провел в любезном мне Париже. Там Ж.-Б. Морель и Клеман Дюур вновь пророчествовали, что британцы выиграют сами по себе или с помощью американцев. По их мнению, Германии было нечего противопоставить неистощимым материальным ресурсам британцев и американцев, особенно в свете того, что промышленные районы и линии коммуникации в Германии все больше подвергались ударам с воздуха. Я спорил с ними, однако и сам не представлял, как, каким образом мы могли бы победить в войне.

Я вернулся к своему эскадрону, и вновь меня завертел все тот же утомительный, высасывающий силы водоворот. Местные жители часто интересовались у нас, что, по нашему мнению, будет происходить дальше. В умах их царила полная сумятица. Только одно можно было утверждать с уверенностью: эйфория первых дней сменялась тенденцией ко все более трезвой оценке.

Мне хотелось как-то обезопасить свою винную коллекцию, и я попросил барона фон Бёзелагера приютить ее у себя.

– Конечно, конечно, – ответил он, – я утоплю ее во рву вместе с моей. Там никому не придет в голову ее искать.

Позднее, уже в России, я получил письмо от фон Бёзелагера. Он позаимствовал две бутылки шампанского из моих запасов на свадьбу дочери. Мог бы хоть всё взять. Все равно в конце войны тайник обнаружили французские оккупационные войска. «Поганые боши накрали наших вин и коньяков. Все по праву принадлежит нам», – заявили французы, как сказал мне позднее Бёзелагер. Так закончилась моя мечта о большой коллекции французских вин. C’est la guerre[38].

В начале июня, неожиданно и без всякого предупреждения, нашей дивизии было приказано грузиться в эшелоны в Бонне, и после двух– или трехдневного путешествия мы высадились в Инстербурге в Восточной Пруссии. Батальон расквартировали в ближайших деревнях. Я воспользовался случаем навестить друзей в соседнем имении, где несколько лет тому назад, веселый и не знавший тревог, я гулял на свадьбе одного из своих товарищей.

Пожилая дама, которая после смерти мужа одна управляла имением, приветствовала меня.

– В столь печальные времена происходит наша встреча, – сказала она мне с грустью. – Помните, как мы радовались тогда, а теперь боимся долгой и трудной войны с Россией. Понимаете, о чем я? Чего еще не хватает Гитлеру? «Лебенсраум»[39], о котором все время талдычат они с Розенбергом?

Мы шли по пустым и чистым конюшням, словно бы прощаясь со старой и доброй Германией. После обеда моя хозяйка попросила меня:

– Сыграйте, пожалуйста, на фортепиано. Только, будьте добры, что-нибудь веселое и такое, чтобы мне сразу вспомнилось.

Я сел за клавиши в тусклом пламени свеч и сыграл то, что пришло в голову. Глаза старой дамы наполнились слезами. Когда я собрался уходить, она напутствовала меня:

– Прощайте, и пусть Господь сохранит вас!

Сегодня место, где находилось ее имение, находится на территории Польши. Что сталось с ней самой, я, к сожалению, не знаю.

Над Восточной Пруссией царило тепло поздней весны. Мысли уносили меня во времена моей рекрутской юности, возвращали в Кенигсберг, в старый рыцарский замок Мариенбург и к Мазурским озерам. Я все больше любил этот закоулок земли с его сухими летними месяцами и холодными зимами, в которые выпадало всегда так много снега. Меня восхищали люди, пришедшие сюда с тевтонскими рыцарями в начале тринадцатого столетия и потом, воюя с Польшей, Швецией и с Россией, а также еще и с климатом, размножившиеся, возмужавшие и ставшие сильным племенем тружеников и воинов. Народ Восточной Пруссии славился своим гостеприимством и колким юмором. Обширные земли Восточной Пруссии могли служить своего рода макетом, который показывал нам, на какой местности нам придется действовать в России.

Что было на уме у Гитлера? Поход на Россию казался решенным делом. Скопления войск Вермахта сосредотачивались на восточной границе. Не похоже, чтобы предстояли некие ограниченные операции с целью «возвращения в лоно рейха», допустим, «балтийских провинций» – территорий, некогда занимаемых тевтонскими рыцарями. Так что же, Гитлер объявит пакт о ненападении с Россией недействительным? Как же он станет объяснять это народу? Пропагандистская машина Геббельса работала на полную мощность. Вновь зазвучали разговоры о «недочеловеках», о «лебенсраум» – пространстве, которое необходимо обеспечить немецкой расе. И вновь, как уже не раз, общественное мнение легко удалось развернуть на 180 градусов.

Наступило время вторжения. Нас охватывали странные настроения. Бескрайнюю русскую империю словно бы скрывал занавес. Нашему пониманию не поддавались гигантские расстояния, присущие этой стране. Уральские горы, до которых было чуть ли не 3000 км, служили лишь границей европейской части, а дальше за ними на многие и многие тысячи километров простиралась Сибирь.