На острове

Он вернулся к телу, взял его под мышки и попытался подтащить к тачке. Но не смог сдвинуть с места. Он тянул и тянул, кряхтя от натуги и не понимая, что ему мешает. Но у него заныли руки и разболелась поясница. Поскользнувшись на голыше, он вскрикнул и упал навзничь, придавленный телом. Самуэль ощутил на себе чужие влажные волосы, чужой пот и дыхание. Он спихнул с себя тело и встал. Волосы под мышками были длинными и жесткими. Падая, Самуэль ухватился за эту жесткую поросль и теперь ощущал чужой пот у себя под ногтями, на руках и запястьях. Он сполоснул руки в волнах и снова ухватился за лежавшего.

Через несколько минут ему удалось взгромоздить его на край тачки. Прислонившись задом к доскам, он перевел дыхание. Затем взялся сбоку и поднял торс повыше, устроив в тачке понадежней. Голова завалилась на одну из рукоятей, обе руки болтались по краям. Самуэль кое-как убрал их в тачку; спереди комично торчали ноги.

А ноги Самуэля подрагивали. Как и руки. Он присел на песок, вглядываясь через воду в туманный горизонт. И почувствовал себя старым.

– Остарел я, – сказал он.

Словно испугавшись этих слов, он поспешно встал, взял человека за разбитые стопы и запихнул его ноги в тачку, сложив вдоль краев. Ступни он упер по углам. Затем взял второй кусок веревки и обмотал тело вдоль и поперек, зафиксировав и ступни, и колени, и руки. Рослое тело, опутанное по рукам и ногам, выглядело нелепым и деформированным.

И, несмотря на все старания, не желало лежать как положено, а голова била Самуэля по рукам, пока он толкал тачку по гальке. Колесо застревало при каждом шаге, и вскоре Самуэль наловчился останавливаться в нужный момент, чтобы убрать помеху, прежде чем двигаться дальше.

Один раз человек в тачке застонал, и Самуэль подождал, не откроет ли он глаза, но тщетно. Самуэль продолжил толкать тачку по влажному песку вдоль ручья, обложенного по обеим сторонам валунами, то и дело задевая за них; одно колено человека ободралось до крови.

Когда узкий коридор остался позади, а шум волн заметно стих, Самуэлю осталось преодолеть последнее препятствие в виде крутого косогора с рыхлым серым песком. Но колесо снова застряло. Самуэль попробовал протолкнуть его, но не тут-то было, и он откатил тачку назад, готовый сдаться. Он ведь попытался, верно? Приложил достаточно усилий. Сейчас он отвяжет этого малого, принесет ему еды и воды, если он очнется, и, может, одеяло – и на этом все.

И все же он продолжил подъем, стараясь обходить самые песчаные места. Он поднимался задом наперед и тянул тачку на себя, несмотря на то что его руки казались тонкими как бумага и готовы были разорваться. Затем колесо снова застряло, и Самуэль опустился на колени. Он был весь в песке. Песок набился ему в туфли и карманы, облепил руки. Он сделал еще одну попытку.

Наконец показался плоский мыс с желтыми травами, шелестевшими на легком ветерке, и твердой грунтовкой, поросшей по краям розовыми цветочками и колючими зелеными сорняками. А впереди высился маяк.

Когда-то он был белым; последний раз его штукатурили в середине прошлого века, до того как колониальное правительство ушло в отставку, подарив стране независимость. Теперь маяк облупился и поблек, а под галереей, опоясывавшей световую камеру, виднелись рыжие потеки от проржавевшего металла. На полу галереи не хватало досок, а те, что оставались, почти все шатались. Когда Самуэль стоял у стены маяка и смотрел наверх, эти проемы обрамляли небо, показывая, в зависимости от времени суток и года, облака, звезды, солнце или луну. Раз в две недели, если позволяло самочувствие, он, превозмогая страх, выходил на галерею с влажной тряпкой на палке и протирал окна. Последний раз он это делал несколько дней назад, а когда спускался, у него кружилась голова, ныла челюсть и рябило в глазах. Подняв сейчас взгляд, он увидел в окнах маяка отражение безоблачного неба в резком свете полуденного солнца.

С некоторых пор глубокая трещина, украшавшая башню посередине, выросла вдвое, протянувшись в ширину. Но это никого не волновало. Как не волновала ни штукатурка, ни проржавевшая галерея, ни выпавшие доски, ни сломанный радиопередатчик.

У основания маяка росли чахлые деревца, простирая ветви по ветру, на запад, отчего казалось, что их вот-вот сдует, и Самуэль нередко думал по утрам, перед тем как выйти из коттеджа, сдуло их за ночь или нет.

На подходе к огороженному дворику послышалось кудахтанье, и Самуэль открыл старую откидную дверцу, служившую калиткой, и успокоил кур:

– Ну, хорошо, девочки, хватит шуметь. Я вернулся. Я с вами.

Куры, числом семь, бросились к нему, ожидая корма.

– Нет, это не вам, – сказал он. – Давайте гуляйте.

Он прокатил тачку еще несколько метров до коттеджа и, затащив на единственную ступеньку, вкатил внутрь. Прокатив по темной тесной прихожей, где стояли поношенные ботинки и висели анораки и шляпы, он поставил ее в жилой комнате.