На острове Буяне

Прикрыв глаза ладонью, Бронислава изумлённо и недоверчиво перебирала в уме только что услышанное, и душа её там, под ложечкой, тревожно томилась и будто летела. В свои сорок пять она и не знала, что есть на свете такие удивительные слова, и все - только про неё. Все - про одну...

Её Кочкин по ночам сроду не разговаривал. Даже не храпел. Разве только кричал, когда снилось страшное. Да и то неразборчиво...

Утром она наскоро погладила Кешину грязную рубаху и пожалела, что не догадалась постирать её ночью. Он проснулся сам, взъерошенный, помятый и отчего-то злой.

- Щи сварила, - улыбнулась ему уже припудренная Бронислава. - У нас, в селе, кого сваришь? У нас по-простому: щи да каша.

- Где? - требовательно спросил он.

- Да в селе, - нараспев повторила она.

Кеша сморщился:

- Тьфу ты... Щи - где?

- А на плите! Где же ещё? Налью сейчас, - засуетилась она.

- С мясом?

- Ну!

Он успокоился и стал одеваться, не глядя на неё.

Из комнаты вышла Нина. Поднявшись на приступок, она сняла с печи валенки, молча обулась, надела пальто. Кеша прокашлялся.

- Дочь? - спросил он, приосаниваясь и приглаживая жидкие волосы ладонью.

- Нинок, это... Викентий, - неуверенно сказала Бронислава ей в спину.

- Кто-о-о? - обернулась Нина, нехорошо усмехаясь.

Бронислава и обиделась, и рассердилась:

- "Кто"! - вспылила она. - Молодая ещё, матери-то "ктокать"! ...Муж! Вот кто!

Нина накинула пуховую шаль, осмотрела Кешу молча, безо всякого выражения. Прежде, чем уйти, она постояла перед портретом, висящим на стене. Портрет был цветной и выпуклый. На нём рыжий пожилой амбал с закрученными усами хитро улыбался в сторону, скосив глаза по-кошачьи, и одна его щека была заметно румянее, чем другая.

Нина сняла отцовский портрет, медленно протёрла его рукавом пальто, нарочно нагляделась подольше ещё раз - и понесла к себе в комнату, двумя пальцами: за верёвочку. Потом прошагала в валенках к выходу, не проронив ни слова. Дверь захлопнула прилежно, без злости - словно тех людей, на которых ей надо было злиться, не осталось больше на свете и словно была она теперь, при живой-то своей матери, уже полная горькая сирота.

- И не поела, - расстроилась Бронислава. - Щи-то разве виноваты? Поела бы да и пошла. А там, сытая, сердись, сколько хочешь... Щи-то - они ведь ни в чём не виноватые! Ни перед кем.

- Завтра же подадим заявление! - с запоздалой угрозой прокричал Кеша вслед Нине, торопливо вскидывая палец. - Заявление в Загс!.. Документы им вечно предъявляй. Не верят они без печати ни во что светлое - и всё тут! На каждом шагу сталкиваюсь с этим чудовищным предрассудком каменного века. А сами - кто? Подумаешь, бездарность... Завтра же!

- А чего? - с угрозой в голосе подхватила Бронислава, подтягивая на ноге чулок. - У меня ведь в Загсе все знакомые. Вон, Нюронька-то Зайцева. Да ей только шепни! Разве она не распишет?

- Вот и распишемся, - успокаивался понемногу Кеша. - Я же здесь уже: нарисовался - хрен сотрёшь... Наливай. Где тарелки? Погоди, я сам подам.

И, уже торопливо глотая горячие щи, рассудил:

- А что? Паспорт у меня, между прочим, новый. Без штампов. Представляешь, вышел весной из ресторана - удар по голове. Очнулся летом - парадокс! Денег нет, документов тоже. Снова всё выписывал. И трудовую, и паспорт... Да если бы и штамп был! Подумаешь, делов-то! Всё равно бы расписался... Я их хлоркой свожу.

- Живёшь ты... как попало, - пожалела его Бронислава. - Так же, Кеш, не живут.

- А я хоть как могу, - с удовольствием ел Кеша. - Ну, давай жить, как живут! Кто спорит? Вот, с тобой и начнём.

- Так я... Я что... Я колхозница. Мы же тут, в Буяне, сроду все по-колхозному живём. По-старинному. По-отсталому, - поскромничала Бронислава, и ей было интересно, что Кеша на это ответит.

- Дай на бутылку. Заму надо поставить.

- Заму - это обязательно! - одобрила она. - Чего ж с пустыми-то руками соваться? Оно и не хорошо. Правда, Кеш?

- А хочешь, вместе пойдём? Ты, небось, и в редакции ни разу не была, - засобирался он, надевая через голову свой жёлто-зелёный галстук и поправляя его с важностью. - Заодно и к этой твоей заглянем. Как её? К штамповщице. Если мне не изменяет память, к Зайцевой... Можно и вправду заявление подать. Это же солидней: приду устраиваться на работу - почти семейный человек! Приехал с серьёзным намереньем. А что? Перед вами - не кент с улицы! Я же всё-таки не хмырь какой-нибудь пресловутый, правильно?.. Одно дело, когда тебя из автобуса выпнули. По ходу жизни. А другое дело, когда ты из него сам, с намереньем вывалился. С твёрдым.

- Как ты точно всё, Кеш, говоришь! - поразилась Бронислава, всплёскивая руками от восхищенья. - Ну пошли... Ох, прогуляю день! Голова, скажу, болела... Что ж теперь.

Она нахмурилась, обдумывая всё ещё раз. И решила снова:

- Ладно, зимой можно... Ничего! Не уборочная, поди-ка.

За воротами Кеша стал озираться по сторонам.

- Вот, дер-р-ревня, - ворчал он. - Вся вразброс! Порядок здесь, точно, не ночевал. В отличие от меня... Дома - и там, и сям. То поле, то буераки. Кошмар... Разве тут можно жить образованному человеку?