На острове Буяне

- Ещё бы, - сердито отозвался человек, сдвигая со лба вязаную шапку - чёрную, с бурой полосой.

Теперь он смотрел на Брониславу исподлобья, с досадой. И ей показалось, что когда-то давно она обидела его чем-то, невзначай и сильно, и забыла про то. И про него самого - тоже забыла нечаянно навсегда! А он вдруг здесь и всё помнит.

- Холодно. Грейся... - сказала Бронислава.

Он важно выпрямился - и шагнул к ней, вытянув руку с плотно сжатыми пальцами:

- Кеша.

Рука была ледяная и невзрослая. Бронислава пожала её осторожно, словно неживую:

- Броня. Кочкина. Вот, топлю.

Лицо его ещё не отошло с мороза, и улыбнулся он поэтому криво.

- Поэт, широко известный в узком кругу. Частично - актёр. Художник из города. И тому подобное! - со значением сказал он, круговым движением дорисовывая над своей головой всё остальное.

И Бронислава поняла: это он из скромности не договаривает про себя самое главное и самое хорошее.

- А я вот - топлю, сижу... Грейся. Холодно в болоньке-то, - повторила Бронислава.

Он, ёжась, подсел к печке. Его знобило.

- Дер-р-р-евня! Никто ничему не верит. За гостиницу - и то платить нечем!

- Не деревня. Село тут, - неспешно поправила Бронислава, разглядывая его с любопытством. И не поверила: - Разве ты про наш Буян не слыхал?.. Вот чудо-то. Чудо в перьях прям... Это про нас везде врут: лихие люди да лихие люди. В Буяне, врут, там птицы без голоса, цветы без запаха, а женщины - без сердца! Видишь, чего болтать наладились? С перепугу.

Печь выстрелила алым угольком на пол. Бронислава живо подхватила его пальцами и закинула в поддувало, мимо Кеши.

- А здесь не люди, а места такие. Строгие, - устраивалась она на прежнее место, вытирая пальцы тряпкой. - Боятся чужие сроду этих мест. Ну и завидуют, конечно: не без того... А как не завидовать? Мы ведь, сроду без никого, живём тут, в медвежьем-то углу, покрепче всех. Сами только по себе сроду живём... А ты как же попал, в глухомань-то нашу?

- Как, как... По ходу жизни! - нахмурился он.

И возмутился, передёрнув плечами:

- Нет, на улице мне что ли теперь ночевать?!. Предложил дежурной девице по-хорошему: "Давайте я около вас бесплатно посплю". Так она меня, с ружьём наперевес, до самых ворот гнала. "Я - дева чистая, а вы - стрекулист!" Бандитка. Бандитка с белым воротничком... Х-х-холод же страшный!

- Клавонька, она добрая, - успокоила его Бронислава. - Стреляет, конечно, без промашки. И ростом под потолок. А так - добрая... Она бы только прикладом стукнула.

- Понимаю, - кивал ей Кеша, нервно соглашаясь. - Кто спорит: добрая. Девица. В кружевном воротничке... Но, гадство, с ружьём!!!

Бронислава вздохнула. И согласилась:

- Плохо без денег. Я вон уж скоро год одна, без мужа, так вот... подрабатываю.

Брониславе стало грустно после этих слов и жалко себя. Она отвернулась к тёмному окну, оттаявшему поверху.

- И ни одна сволочь не занимает! - вскинулся Кеша. - Журналисты называется...

- Он из города на попутке добирался. В ночь уже, - качала головой Бронислава, не оборачиваясь. - Потом пешком шёл. От грейдера самого... Костры по дороге жёг, в сторожке ночевал. А перед Буяном видишь чего... Не надо было ему из уазика выходить. Ох, не надо!.. Зачем он от шофёра этого отстал, а?! У него бы в дому переночевал лучше. Небось место-то чужое до дыр не пролежал бы.

Она задумалась. Провела пальцем дорожку по узкому подоконнику - чтобы скорей сбегала по ней талая вода.

- Уазик, видишь, латаный-перелатаный был. Всю дорогу ломался, - со вздохом объяснила она, переставляя на полу банку под зачастившие капли. - И шофёр - чужой, по грейдеру дальше один уехал на соплях. Он, сломанный, в Буян заворачивать не стал: передумал... А холод был!!! Батюшки-светы! Х-х-холод - страшный... Ну, им, Кочкиным, сроду море по колено: вылез. Чуть не двести километров по Дикой дороге отмахал. А перед Буяном...

- На работу, проклятье, ехал! Добрался, называется... - от тепла Кешу затрясло сильнее.

Он сжимал и разжимал перед раскалившейся дверцей сведённые стужей, непослушные пальцы.

- Устраиваться, что ль, будешь куда? - обернулась Бронислава.

- Да я-то - хоть куда могу! - презрительно фыркнул он. - В газету, в клуб... Умею писать. Знаю законы жизни и сцены... Досконально изучил психологию людей и женщин. Это для меня так: семечки. Вот денег - нет!.. Редактор где-то в командировке торчит. Отдал им два стихотворения - деньги в редакции не начисляют. Рассказ целиком отдал! Нет, бухгалтер - баба, упёрлась, проклятье, без редактора копейки не даёт. Парадокс!.. А насколько и где этот редактор застрял, никто не знает.

Сочувствуя, Бронислава покивала ему:

- Что ж теперь. Труднодоступный район! Правильно про нас говорят. С трёх сторон - лёд, с четырёх - тайга. Всякое, конечно, в дороге может быть.

- Тебе лом нужен? - неожиданно спросил он.

- Нет... А ты с ломом что ль из города ехал?

Ответа не последовало. Они помолчали, глядя на печную чугунную дверцу, уже раскалившуюся поверху до малинового нежного цвета.