Читаем На острове нелетная погода полностью

О чем могут говорить эти разные люди, думал я, какая общая тема может их интересовать? Геннадий — серьезный и рассудительный, с крестьянской хваткой и практичностью, Дуся — бесхитростная говорунья, доверчивая и наивная, как ребенок. Геннадий любит одиночество, Дуся же — наоборот, не может без людей. А Геннадий не хочет с этим считаться.

Мои размышления прервал Дусин вопрос:

— Ваши начальники не собираются еще раз свозить нас в театр?

— А зачем ждать начальников? — остановился у подъезда Юрка. — Сами собрались да поехали.

— Гену разве вытащишь!..

— А вы без него. Вот со мной, например. А он пусть занимается, ему полезно. Согласны?

— Правда? — вполне серьезно спросила Дуся. — А когда?

— Давайте в субботу.

— Только надо с Геной поговорить.

— Это я беру на себя, — уверенно сказал Юрка и, не спрашивая разрешения, открыл дверь Дусиной квартиры.

Геннадий сидел над конспектом, обложившись журналами и газетами. На секунду поднял на нас глаза.

— А, это вы! — И снова принялся писать.

— О знанье, знанье! Тяжкая обуза, когда во вред ты знающим дано! — процитировал Юрка и поставил перед Геннадием, прямо на конспект, Дусину сумку. — Заруби себе на носу: над Дусей я беру шефство и не позволю больше ее эксплуатировать и держать, как турецкому султану, взаперти. В субботу мы едем с нею в театр, а ты будешь конспект дописывать.

— Ладно, ладно, — согласился Геннадий. — Тебе тоже за книгу треба систы, а не в шефы набиваться. Ось побачу твою учителку и скажу, шоб вона над тобой шефство взяла. А то, мабуть, забув, в каком роци и революция звершилась…

Геннадий говорил хотя и спокойно, но видно было, что он недоволен. А Юрка того и хотел. Теперь он будет донимать его еще пуще. Чтобы положить конец их препирательству, я напомнил об ужине.

На улице было уже темно, и мы гуськом молча шли друг за другом по протоптанной в снегу тропинке. Впереди Юрка, за ним Геннадий и я замыкающим. Я думал о Дусе с Геннадием. Симпатичные, скромные, хозяйственные… В комнате у них чистота и порядок, спокойствие и благополучие. И все же что-то в их благополучии мне не нравилось. Не такого семейного счастья я бы хотел…

Глава вторая

«МЕЧ» И «ЩИТ»

— Семнадцатому и двадцать первому — воздух! — раздалась команда в репродукторе.

Дятлов и я бросились к самолетам. Пока мы надевали парашюты, пристегивали кислородные маски, техники подготовили двигатели к запуску. Дятлов начал выруливать на исполнительный старт. Я пристроился ему в правый пеленг. От ураганного рева двигателей содрогнулся воздух, и наши истребители, как две пущенные стрелы, понеслись в небо. Из виду быстро исчезли серая бетонированная полоса, синие купола сопок… Под нами море бескрайнее бледно-голубое поле, сливающееся с горизонтом. Глазу не за что зацепиться, а нам надо ориентироваться, чтобы постоянно знать свое местонахождение. Но не зря Синицын гонял нас по штурманской подготовке на каждом занятии.

Я слежу за радиокомпасом, настроенным на нашу приводную радиостанцию, за скоростью и временем, мысленно произвожу расчеты.

— Двадцать вправо! — Голос в наушниках спокойный, деловитый. Это капитан Пилипенко, начальник командного пункта. Я узнаю его по голосу.

Мы доворачиваем на заданный курс. Навстречу нам бегут белые коготки перистые облака. Высота истребителей быстро нарастает, и облака остаются под нами.

— Разворот на девяносто! — командует Пилипенко.

Наши истребители словно спаренные. Я до метра выдерживаю интервал и дистанцию. Дятлов, как и Синицын, любит чистоту полета. Он хороший парень. Не кичится своим старшинством, справедлив и рассудителен. И не злопамятен, как мне говорили.

Несколько вечеров мы вместе занимались в гимнастическом зале. Дятлов отлично работает на брусьях и кольцах. Мы подружились…

— «Противник» впереди, дальность…

— Вижу, — ответил Дятлов.

Я тоже увидел серебристую точку. Мы увеличили скорость. Расстояние с каждой секундой сокращается. Теперь уже можно определить тип самолета. Это бомбардировщик.

«Противник» обнаружил погоню и перешел на снижение. Внизу облака. Если мы не успеем его атаковать или атакуем неудачно, он нырнет в них. А я еще не получил разрешения на полеты в облаках.

— Берем в клещи! — скомандовал Дятлов. — Отходи вправо.

Мы разомкнулись и с двух сторон устремились в атаку. Дятлов шел первым. Едва он приблизился на дистанцию открытия огня, как бомбардировщик круто отвернул влево. Я был наготове. «Противник» сам подставил себя под фотопулемет. Мне только того и надо. Как только он вошел в прицельное кольцо, я нажал на гашетку. Потом атаковал его Дятлов.

Мы снова сомкнулись и только стали разворачиваться на обратный курс, как Пилипенко дал новую вводную. Где-то недалеко появились новые самолеты «противника». Снова напряглись нервы, обострилось зрение. Вскоре впереди показались две белые ленточки, тянущиеся за самолетами и тут же тающие. Это идут истребители-бомбардировщики.

Сближение проходило значительно медленнее, чем с бомбардировщиком, и я подумал, что наша внезапная атака вряд ли удастся, а истребители-бомбардировщики — не слабый противник.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Вдова
Вдова

В романе, принадлежащем перу тульской писательницы Н.Парыгиной, прослеживается жизненный путь Дарьи Костроминой, которая пришла из деревни на строительство одного из первых в стране заводов тяжелой индустрии. В грозные годы войны она вместе с другими женщинами по заданию Комитета обороны принимает участие в эвакуации оборудования в Сибирь, где в ту пору ковалось грозное оружие победы.Судьба Дарьи, труженицы матери, — судьба советских женщин, принявших на свои плечи по праву и долгу гражданства всю тяжесть труда военного тыла, а вместе с тем и заботы об осиротевших детях. Страницы романа — яркое повествование о суровом и славном поколении победителей. Роман «Вдова» удостоен поощрительной премии на Всесоюзном конкурсе ВЦСПС и Союза писателей СССР 1972—1974 гг. на лучшее произведение о современном советском рабочем классе. © Профиздат 1975

Виталий Витальевич Пашегоров , Ги де Мопассан , Ева Алатон , Наталья Парыгина , Тонино Гуэрра , Фиона Бартон

Проза / Советская классическая проза / Неотсортированное / Самиздат, сетевая литература / Современная проза / Пьесы