На передовой вдали от фронта — внешняя разведка в годы Великой Отечественной войны

Меня интересует, что делал отец в Китае. Видимо, создал свою сеть, ведь там переплетались интересы многих стран. В Китае действовал и разведчик Эйтингон. Отец себя там хорошо проявил. Но чего добился? Может быть, то, что было на самом деле, так и останется неизвестным.

А это — копии наградных документов. Два ордена Ленина — первый он получил в 1936 году, второй — за подвиги в Великую Отечественную. Награжден двумя орденами Красного Знамени, медалями «За оборону Москвы», «Партизану Отечественной войны I степени», «За Победу над Германией», почетным оружием. Не уверен, есть ли в разведке еще кто-то, дважды отмеченный знаком «Почетный чекист», как Серебрянский. Для разведчика этот Знак — что скрипка Страдивари для виртуоза-музыканта.

И я разделяю восхищение Анатолия Яковлевича. Сколько же совершил человек, первая Особая группа которого еще в 1930-е годы была переименована чекистской молвой в «группу дяди Яши». Известно, что благодаря этой группе была создана широкая агентурная сеть глубокого залегания. В случае войны задачей сети было проведение диверсий на стратегических объектах потенциального противника. Кроме того, группе было дано право, так и написано в инструкции, карать на чужих территориях врагов Страны Советов, предателей, диверсантов, террористов из белогвардейцев. Эта Особая группа была своего рода параллельной структурой, действовала самостоятельно и независимо от разведывательной службы. И возглавлял ее уже тогда опытный нелегал Серебрянский. Считается, что в нашей стране именно он положил начало этому направлению.

Видимо, Серебрянский нелегально работал в Палестине и в Польше. Считается, что ему удалось создать агентурную сеть в сионистских организациях этих — и не только этих — стран. В середине 1930-х он расширил резидентуры во Франции, Японии, даже в Китае, который тогда оккупировали японцы. Помимо этого, резидентуры СГОН действовали в Германии, на Балканах, в Прибалтике, Скандинавии. Возможно, СГОН проникла и в Италию. Считается, что в Специальную группу особого назначения входило 16 резидентур, в общей сложности 200 человек.

Так и неизвестно, что делал Серебрянский в Румынии, за что его там задержали (и быстро выпустили) в 1931-м. Об этом в официальной биографии сообщается как-то мимоходом — «был проездом», задержали — отпустили.

Видимо, знакомство Серебрянского с Судоплатовым произошло в сентябре 1936 года, когда Серебрянский возглавлял Центр закордонной разведки органов безопасности. И даже сам Судоплатов об этом Центре почти ничего не знал.

Но за что же тогда трижды сажала Якова Исааковича его любимая советская власть? Ладно, в 1921 году взяли сотрудника ЧК за то, что был в молодости эсером. Продержав под следствием четыре месяца, выпустили в марте 1922-го — поняли, что с правыми эсерами у Серебрянского теперь нет никаких связей. В 1938 году его пытали на допросах, хотя до этого обласкали наградами. Уже во время войны, в августе 1941-го, приговорили «за шпионаж» к расстрелу, а жену Полину, лейтенанта госбезопасности, к десяти годам. В 1956 году он скончался в тюрьме от сердечной недостаточности.

— Отец никогда, ну, почти никогда, не рассказывал о своих служебных делах, — продолжал Анатолий Яковлевич Серебрянский. — Не был сух, однако на ласковые слова скуп. Спокойный, сдержанный, немногословный. В своем раннем детстве я отца практически не помню, разве только осталось ощущение его физического присутствия. Время от времени находил я утром под подушкой книжки-малышки, еще какие-нибудь радостные для меня безделушки. Были очень для детей интересные кусочки сахара, привозил он их из Франции. Если такой кусочек бросить в воду, то оттуда выплывает рыбка. Иногда в нечастые свободные воскресенья отец брал нас с мамой в театр. В дни больших праздников водил меня на парад и демонстрацию. А в годы войны я очень мало видел отца. Он, как многие в те времена, возвращался в три-четыре часа утра, спал до десяти и уезжал. В очень редкие дни приезжал обедать.

Не могу припомнить случая, когда он бы повысил на меня голос. Хотя, как я себе представляю, поводов было, конечно, немало. Не помню также, чтобы родители друг с другом разговаривали на повышенных тонах.

Значительно чаще я стал видеть отца после его выхода в отставку в 1946 году. Но и тогда он был постоянно занят, много читал, писал, переводил, я старался его особенно не тревожить. Но это — мое детство.

До вполне зрелого возраста я не представлял себе, чем он занимался. Я горжусь своим отцом, хотя он сам никогда не считал себя героем. Просто делал свою работу, как этого требовала безопасность страны.

Уже взрослым кое-что об отце я узнал от мамы, от своего старшего двоюродного брата и из редких открытых архивов. Но большинство дел по-прежнему засекречено.

Считается, что отец работал настолько чисто, что и у нас, и в зарубежье до последнего времени практически никакой точной информации о нем не было. Ничего не просачивалось. И это показалось мне характерным для его рабочего почерка.