На передовой закона. Истории полицейского о том, какова цена вашей безопасности

Ее выпученные глаза умоляюще смотрят на меня. Красивый шарф туго завязан на шее. Настолько туго, что закручивается и утолщается, когда я пытаюсь просунуть под него пальцы. Я слышу, как Тони зовет сержантов, и эхо его низкого голоса раздается у меня в ушах. Топот ботинок, крик Тони, рев сигнала тревоги – все это сливается в единую звуковую волну.

Для меня все стихает, когда мои пальцы утопают в мягкой коже шеи Фрэнсин. Я слышу лишь ее тяжелые вдохи, ее последние вдохи, когда она падает на меня. Напрягшись всем телом, я держу ее, но тут подбегает Тони и поднимает ее. Он садится на кровать и кладет ее перед собой. Пока он перемещает девушку, ее конечности болтаются, как у страшной куклы чревовещателя. Я падаю перед ними на колени, пытаясь сдвинуть ткань с передней стороны ее шеи и ослабить давление на трахею. Хрящи ее трахеи трутся о мои костяшки, когда мне все же удается проникнуть под шарф. Она хрипит. Это резкий и страшный звук. Ее выпученные глаза, налитые кровью, прикованы ко мне.

Я пытаюсь просунуть пальцы под шарф, туго затянутый вокруг шеи Фрэнсин, и слышу ее тяжелые вздохи, слишком похожие на последние.

Спаси меня.

Кожа над затянутым шарфом начинает превращаться из красной в фиолетовую. Я должна действовать быстрее. Хватаю пластиковый нож на ключах и пытаюсь просунуть лезвие под натянутую ткань. Я чувствую, как тело девушки напряглось, и понимаю, что причиняю ей боль. Я вижу, как на ее шее начинает образовываться синяк, но, если не разрежу шарф, она умрет. Мне кажется, что проходит вечность, пока мне наконец удается натянуть шелк на лезвие. А вдруг это не поможет? Должно помочь. Я забываю обо всех своих сомнениях и с силой прижимаю материал к лезвию.

У меня не получается все сделать мгновенно. Материал не рвется, и в течение нескольких страшных секунд я думаю, что все бесполезно и мы ее потеряем. А затем шелк вдруг начинает расползаться, и я быстро вожу лезвием туда-сюда, чтобы окончательно разрезать неподатливую ткань. В итоге от шарфа остается лишь ниточка, которая разрывается на истерзанной шее. Девушка падает мне на руки и делает глубокий вдох, наполняя воздухом свои отчаявшиеся легкие. Мне кажется, что это самый прекрасный звук на свете. Я убираю потные волосы с ее лба и продолжаю сидеть на холодном бетонном полу камеры.

– Скорая помощь уже в пути. Оставайся тут до ее приезда, – говорит сержант Дебден. Я киваю и бросаю взгляд на его бледное искаженное лицо. Я не успеваю понять, отражается ли на его лице раскаяние, потому что он быстро расправляет плечи, разворачивается и идет к своему столу. Отличная работа, констебль. Ты спасла человеку жизнь.

Я осторожно помогаю Фрэнсин подняться и сесть на край койки. У меня дрожат руки, и я прячу их за спиной. Адреналин курсирует по моим венам. Я смотрю на ее распухшую шею. В тех местах, где я пыталась просунуть рыбный нож под шарф, остались ярко-красные следы. Там, где побывали мои пальцы, видны царапины от ногтей. На месте шарфа образовался большой темный синяк. Стоять рядом с Фрэнсин мне кажется слишком формальным, поэтому я сажусь на другой конец длинной деревянной койки. Обычно я легко нахожу слова ободрения, но сейчас в моей голове пустота. Фрэнсин всхлипывает и вытирает нос кулаком.

– Простите, – говорит она хрипло.

Я начинаю говорить ей, что все нормально и я рада, что она осталась жива.

– Я не собиралась… Понимаете, я не пыталась… – она замолкает и кладет трясущуюся ладонь на голову. Она закрывает глаза и, содрогаясь всем телом, тяжело вздыхает. – Я не знаю, зачем сделала это.

Я пытаюсь показать ей, что все понимаю. У всех нас бывают моменты одиночества и отчаяния, когда мы больше всего на свете хотим, чтобы кто-то обратил на нас внимание и пришел на помощь. В такие моменты мы думаем о немыслимом. А еще мне хочется прокричать ей: «Какая же ты глупая!» Понимает ли она, насколько близка была к смерти? Я представляю, как сообщала бы ее близким о самоубийстве. Представляю бесконечные вопросы, расследование и газетные заголовки вроде «Срочное сообщение! Еще одна смерть в изоляторе». Представляю, как была бы шокирована общественность, когда узнала бы о юном возрасте умершей и увидела ее красивое лицо в газетах. Многие бы подумали: «А ведь это могла быть наша дочь!» Это не преступница, а молодая девушка, чья жизнь, полная возможностей, могла оборваться в результате небрежности. Я представляю, что ее фиолетовое лицо с выпученными глазами могло бы пополнить ряды тех мертвых, которых мне довелось увидеть. Закрывая глаза по ночам, я видела бы еще одно лицо.

Я не могу избавиться от мыслей, что было бы, если бы мы не спасли Фрэнсин. Если бы пришлось сообщать родителям и общественности о ее самоубийстве в изоляторе.

Но она не умерла. Мы спасли ее. Я спасла ее.