На передовой закона. Истории полицейского о том, какова цена вашей безопасности

– Да. Эти звери жутко агрессивны. Они всегда дерутся в парке и пугают мою маленькую Лэдди, – она снова указывает рукой на улицу, и я замечаю крошечную собачку со спутанной шерстью, которая ждет снаружи. – Я хочу заявить о них.

Она ударяет кулаком по стойке и сжимает челюсти. Я сомневаюсь, что она уйдет отсюда без регистрационного номера преступления.

Моим коллегам это понравится. Представляя, как я обо всем расскажу им позднее, тянусь за бумагой и ручкой. Вдруг мне в голову приходит вариант, который, вероятно, удовлетворит пожилую даму и избавит меня от необходимости принимать заявление на белок.

– Спасибо, что сообщили нам, мадам, – говорю я и собираю все ее персональные данные. – Городской совет всегда благодарен за подобную информацию. Я передам им все ваши данные.

При этих словах она слегка распрямляет спину. Похоже, она вполне удовлетворена. Я не собираюсь говорить девяностолетней женщине, что она тратит наше время.

– Спасибо, офицер, – говорит она. Ее пучок трясется, когда она поворачивается и идет к выходу. Я откладываю листок с ее данными и приглашаю следующего нетерпеливого человека. Что-то в выражении его лица подсказывает мне, что он тоже хочет заявить об агрессивных белках. Он начинает жестикулировать и бубнить еще до того, как подходит к стойке. Я делаю глубокий вдох и снова беру ручку.

Это будут долгие девять месяцев.

20. Фейт и Фьюри [3]

Такие разные, они входят в здание суда. Я сразу узнаю их и толкаю Джона, который сидит рядом, уткнувшись носом в книгу. Он поднимает глаза.

– Господи, – бормочет он. Я решаю, что его комментарий относится к микроскопической юбке и двенадцатисантиметровым каблукам Фьюри, которые она надела в суд. На Фейт совершенно другой наряд: спортивный костюм и кроссовки.

Если присутствующие в здании суда внимательно не рассмотрят их лица, они вряд ли догадаются, что эти девочки появились на свет из одной матки. Они родились с разницей в год, и, судя по тому, что мне известно об их жизни, всегда могли положиться только друг на друга. Глядя на них, я ощущаю знакомый прилив грусти. Они нас еще не заметили, и я несколько минут наблюдаю за ними. Фейт – крупная девочка. Не толстая, а мускулистая и высокая. Фьюри миниатюрнее. Она уперла руку с маникюром в изогнутое бедро, выставила вперед ногу в туфле на шпильке и высоко подняла подбородок. Она вызывающе смотрит в глаза всем, кто на нее таращится, словно говоря: «И что?» Ее длинные загорелые ноги блестят. Я поверить не могу, что ей всего тринадцать лет. Тринадцать. Ей легко можно дать двадцать пять.

Шнурки на кроссовках Фейт фирмы Nike завязаны каким-то невообразимым образом, и я предполагаю, что это считается очень крутым. Ее волосы смазаны гелем и собраны в тугой пучок на затылке. Она сутулится, пряча руки в карманы спортивных штанов. На мгновение мне кажется, что она робкая, но, когда наши взгляды встречаются, понимаю, что ни одну из этих девочек робкой не назовешь. Фейт смотрит мне прямо в глаза. Она горбится не для того, чтобы казаться меньше. Она пытается контролировать свою ярость. Смотрит на меня исподлобья, а потом наклоняет голову и толкает локтем сестру. Фьюри устремляет на меня глаза, и несколько секунд ее взгляд остается пустым. Но потом на ее лице появляется широкая улыбка, и она подмигивает мне.

* * *

Это произошло пять недель назад. Мы с Джоном выскакиваем из задней двери участка и благодарно вдыхаем свежий воздух. У нас есть ровно двадцать минут до отправления поезда, но необходимо минимум пятнадцать, чтобы добраться до станции на метро, если повезет, и тогда окажемся на платформе вовремя. Мы торопливо шагаем по оживленной торговой улице, которая ведет к метро. Как только двери участка закрылись, мой мозг незамедлительно переключился на материнский режим. Я вернулась на работу около трех недель назад, проведя девять месяцев в декрете с нашим вторым сыном Арни. Меня опять накрыла послеродовая депрессия, и я снова принимаю антидепрессанты. Я чувствую знакомый комок в груди при мысли о том, что мы можем опоздать на поезд. В таком случае мы не успеем к закрытию детского сада и придется доплачивать. Я не говорю о чувстве вины, которое испытываю при мысли о том, что Фредди и Арни заберут последними. Опять.

Я проглатываю комок в горле и отгоняю от себя мысль, которая теперь преследует меня почти каждый рабочий день. Я больше не могу этим заниматься. Меня раздражает, что я работаю в полутора часах езды от того места, где находятся мои дети. Меня раздражает, что я постоянно испытываю усталость. Меня раздражает, что из-за измождения я регулярно срываюсь на близких. Меня раздражает, что я вижу Лондон глазами полицейского и не могу выбросить из головы сложные задания. Чувствую, что я уже совсем не та 23-летняя девушка с восторженными глазами, которая вошла в Хендон девять лет назад. Мне тридцать два, и восторг от работы давно испарился.