На перекрестке цивилизаций

Меня удивило, почему эта дорогая уникальная вещь находится в холле провинциальной гостиницы, а не в музее. Статуэтка была водружена на прежнее место. Я очень хотел ее сфотографировать, но слабое освещение абсолютно исключало это. Мы долго рассматривали жесткое лицо изваянного повелителя и нам казалось, что он в свою очередь разглядывает нас. Была странная диспропорция в его фигуре. Мощный торс, сильные плечи, мускулистые руки, спокойно лежащие на подлокотниках кресла, и жалкие, хилые ноги паралитика. Достаточно было лишь раз взглянуть на вещь, чтобы убедиться, что это работа большого мастера.

За ужином, принесенным из соседнего ресторана, мы долго рассуждали о культуре и истории древнего царства Мари, о существовании которого до приезда в Сирию мы и не подозревали. Вспоминали экспонаты халебского музея, дамасского музея. Холодный ветер разгуливал по комнате. Мы сидели в плащах, натянув на себя все, что было теплого, и мерзли. Ведь стоял декабрь, и находились мы не на побережье моря, а чуть ли не в центре пустыни. Разговор окончился довольно неожиданно:

— Владимир Антонович, отсюда до Мари лишь 117 километров — всего два часа езды. Вы никогда не простите себе, если мы упустим возможность побывать там.

— Но мы же завтра вечером должны быть в Табке.

— Не волнуйтесь, мы вечером будем в Табке.

— Тогда надо выехать в шесть утра…

Мой студент, не дослушав меня, пошел договариваться с дежурным. На сон оставалось всего-ничего.

Проснулся я от головной боли. Помещение отапливалось печкой, устройство которой очень напоминало механизм большой керосинки. Очевидно, ветер забивал трубу, и не давал выхода гари. Я собрал в кулак волю и вынырнул из-под трех одеял, предоставляемых постояльцам гостиницы. Ледяная вода в умывальнике сделала доброе дело. Я согрелся. В коридоре у печки стоял стол с большим чайником. На нем лежало несколько лепешек, полдюжины крутых яиц, масло, сыр. Закусив, мы спустились в холл.

Через полчаса мы уже выруливали из Дейр-эз-Зора. Я сидел рядом с водителем, точнее говоря, на месте водителя, поскольку последний был вдавлен в стенку мною и двумя моими соседями. На переднем сиденье нас сидело четверо. Сколько седоков находилось сзади, я не знал, так как не имел возможности пошевелить головой: на нее кто-то навалил мешок с чем-то, слава богу, мягким. Все это нам было уже хорошо знакомо, привычно и не вызывало душевных протестов. Я давил на водителя, водитель — на акселератор, и «мерседесик», которому давно надлежало находиться на свалке, показывал чудеса резвости.

На наших глазах всходило солнце. Оно еще не раскалилось и за стеклами машины было холодно. На траве в иных местах лежала белая изморозь. Евфрат ушел влево, и дорога наша, кстати говоря, вполне приличное асфальтированное шоссе, летела среди тщательно распаханной равнины. Ее однообразие нарушали одинокие, довольно высокие, с плавными очертаниями холмы. Говорят, что это не что иное, как похороненные древние города. Основным, если не единственным, строительным материалом здесь служила глина, необожженные кирпичи. Материал непрочный. С течением времени здания разрушались, на их месте возводились новые. И так продолжалось век за веком…

Насколько я мог судить, эта часть страны заселена довольно плотно.

Мелькали деревни, менялись попутчики, но пейзаж оставался прежним. Примерно часа через два водитель остановил машину и, указав пальцем на узкую проселочную дорогу, уходившую в сторону от шоссе, сказал; «Мари».

Мы вышли из машины и огляделись. День только начинался. От распаханной земли шел удивительный запах, не передаваемый никакими словами запах пашни. Впереди виднелся пологий изрытый канавами холм. Это и был конечный пункт нашей поездки. Мне вдруг сделалось удивительно легко и радостно. Мы шли по земле, из которой только что начала пробиваться молодая трава. И эти бледно-зеленые побеги так образно напоминали о временах, когда наша древняя земля была еще совсем юной, и о том, что где-то здесь была колыбель цивилизации.

У длинного, барачного типа одноэтажного здания, расположенного в полукилометре от холма, к нам подошел очень худой старый араб в долгополом збуне и белом платке. Старика сопровождала девочка лет семи, стеснительная и любопытная, как большинство деревенских детей. В их компании мы поднялись на холм. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилались ровные распаханные поля. Лишь у линии горизонта виднелся зеленый массив и угадывались постройки. Там теперь протекал Евфрат.