На переломе веков

— Не нахожу никаких серьезных возражений против этого вывода, но все же хочу надеяться, что на нечто совсем уж грязное янки не пойдут. А это дает надежду на то, что нам удастся привлечь на свою сторону Европу, которая сумеет остановить агрессию. Потому что в противном случае мы никак не сможем противостоять янки…

В глазах великого князя мелькнуло нечто похожее на насмешку. Впрочем, мелькнуло и пропало, оставив только сочувствие. А потом он наклонился к испанцу и мягко потрепал его за плечо:

— Что ж, будем надеяться на то, что Господь не оставит Испанию своим благоволением. Потому что надеяться на кого-либо еще я бы не стал. И снова напомню, что я больше грешу не на правительство, а на… ну, скажем так, частную инициативу отдельных лиц. Даже если американское правительство и не пойдет на откровенную провокацию, я почти уверен, что среди американских мультимиллионеров найдется несколько лично заинтересованных в войне настолько, что они профинансируют любую провокацию. САСШ уже давно лелеют планы утереть нос французам и проложить-таки канал, соединяющий Атлантический и Тихий океаны. Но для того чтобы обезопасить его, им потребуется собственная опорная база на Карибах. И Куба — лакомый плод, готовый упасть в их загребущие ручонки. Причем именно сейчас самый удобный момент его сорвать. — Тут генерал-адмирал зло усмехнулся и произнес весьма странную фразу: — Все как обычно: «Ничего личного — только бизнес…»

Сервера молчал. Долго. А затем поднял взгляд на великого князя и тихо спросил:

— И что же делать?

Русский пожал плечами:

— Не знаю. Я тоже не вижу для Испании возможностей устоять. Максимум, на что можно рассчитывать, — это не потерять всё, а ограничиться всего лишь Кубой. И сделать так, чтобы янки не подняли ее как лежащее на земле яблоко, которое можно сразу же засунуть в карман, а умылись бы кровью гораздо больше, чем вы.

После этих слов лицо испанца окаменело. Он вскочил и несколько мгновений боролся с собой, чтобы не бросить в лицо этому высокомерному русском дворянину все, что, по его мнению, должен был высказать испанский гранд и офицер в ответ на подобное, но сумел-таки справиться со своим возмущением. Между тем русский еще не закончил:

— Да и на это есть надежда, только если в Испании тоже найдутся люди, способные проявить частную инициативу. Ведь Латинская и Центральная Америки говорят по большей части на испанском языке лишь вследствие именно такой инициативы, проявленной вашими предками. Неужели испанцы не способны воспрянуть хотя бы на время?

Сервера с горечью усмехнулся. А генерал-адмирал тоже поднялся и подошел к испанцу вплотную:

— Я все понимаю, адмирал, но никто, кроме испанцев, не спасет Испанию от катастрофы… — Он замолчал и сильно сжал плечи Серверы.

Испанец несколько мгновений молча стоял, затем встряхнулся, будто эстремадурский мастиф, и произнес:

— Могу ли я рассчитывать, что вы ознакомите меня со всеми вашими мыслями по поводу ожидаемой вами скорой войны?

— Да, — твердо ответил русский, — но только если вы обещаете мне, что ознакомитесь с ними вы один, после чего переданный вам документ будет уничтожен.

— Но…

— Я настаиваю, — мягко, но непреклонно произнес великий князь, — чтобы все выводы, которые вы сделаете, прочитав предоставленный вам документ, были обнародованы, если вы решите сделать это тем или иным способом, от вашего имении. — Он помолчал и закончил слегка извиняющимся тоном: — Мы и так уже сделали довольно много, чтобы помочь вам. Более в ваши дела мы вмешиваться не будем.

А Сервера замер, внезапно осознав, что всё, что делали русские — и покупка островов, и продажа крейсеров, и включенные в договор требования о повышении боеготовности испанского флота, — было вовсе не капризом и даже не заботой о сохранности арендованной собственности, а… прямой подготовкой Испании к предстоящей войне. Он не был наивным — несомненно, русские исходили из каких-то собственных интересов, но они делали это. То есть русские делали за испанцев то, что испанцы, если бы они хоть чуть-чуть думали о своей стране, должны были сделать сами.

Вернувшись в Кронштадт, Сервера не поехал на корабли, а заперся в небольшом домике, который арендовал в городе на все время пребывания здесь, в России. И основательно напился. Достойного испанского вина здесь, в Санкт-Петербурге, он не нашел, а наливаться французской кислятиной не хотелось. Поэтому испанец обошелся двумя бутылками русской водки. И так и заснул за столом кабинета в обнимку с бутылкой и опрокинутым стаканом, который не смог опустошить до дна.

Проснулся он в своей постели. Раздетый. И разбитый. Причем совершенно не помнил, как и когда он разделся и очутился в постели. Сервера несколько мгновений лежал, молча страдая, а потом до его слуха из-за неплотно прикрытой двери спальни донесся голос горничной:

— …лег шибко поздно… приболеть изволил…