На перепутье

Сквозь головную боль пробились слова Дорины: «Ты один из нас». И эхом отозвались слова Эйдриа и ее хохот: «Ты всегда был одним из нас».

Все так. Леон пошел на кухню, открыл бутылку вина и начал пить прямо из горлышка. Он ничего не любил. Он никогда не был ничьей частью — он просто делал то, что делал. И это уже позади.

Зазвонил внутренний телефон.

— К вам пришла Дорина Свинг, — сообщил швейцар. Какого черта ей нужно? Он поставил бутылку на стол и пошел к двери.

— Я понимаю, следовало сначала позвонить, — торопливо сказала Дорина. — Но я боялась, что вы откажетесь меня видеть или я сама не отважусь сюда прийти. — Она стояла в холле. Леон не пригласил ее зайти.

— Что вы хотите? — спросил он.

Она протянула ему какой-то длинный сверток.

— Я пришла, только чтобы отдать вам вот это. Это принадлежит вам. И поблагодарить за то, что вы поговорили с Ники. Я думаю, ваша честность помогла ему отвергнуть предложение галереи Холлдон и продолжать уверенно заниматься живописью. В девятнадцать лет очень трудно отказаться от богатства и славы, особенно если взамен ничего не получаешь — только верность искусству, что наверняка оставит тебя незамеченным.

Леон развернул сверток и увидел перед собой лицо Тары — набросок, который он сделал в студии Дорины. Как же она похожа на себя! Ему было больно смотреть на нее.

— Не желаете войти? — спросил он.

— Нет, спасибо, я… — Дорина смотрела мимо него. — Это не картина Ники, вон та, с цветами?

Леон провел ее в гостиную.

— Да, я купил ее в галерее «А есть А».

Дорина задумчиво стояла перед картиной.

— Я буду ужасно по нему скучать, — тихо сказала она. — О! — Она посмотрела на одну из фотографий, висящих рядом. Затем взглянула на Леона с глубокой грустью, которую даже не попыталась скрыть. — «Весенний цветок»?

— Да.

Дорина опустила глаза на набросок, который Леон все еще держал в руке. Перевела взгляд на фотографию. Повернулась к Леону.

— А ваши руки не забыли, как ваять?

— Не знаю.

— Чего вы боитесь, Леон? — Она покраснела. — Простите, я не имела права это говорить. — Она направилась к двери. — Я ухожу. Вот, ваш швейцар просил меня передать вам это. Кто-то, вероятно, оставил в подъезде. — Дорина протянула ему большой квадратный пакет, завернутый в подарочную бумагу. Уже в коридоре она повернулась к нему и улыбнулась. — Леон, вы так много сделали для Ники, и поэтому дверь моей студии всегда открыта для вас. Счастливого вам Нового года. — И она ушла.

Леон вернулся к фотографии «Весеннего цветка» и остановился перед ним. Затем снова взглянул на рисунок, который держал в руке. Тара.

Глава сороковая

ТАРА.

Димитриос взглянул на часы — наверное, в десятый раз за последние десять минут. Телевизионные мониторы перед ним мелькали, докладывая, что рейс Тары прибывает вовремя. А он-то не опоздал? После их возвращения из Турции две недели — два века — назад Тара не давала о себе знать. Он тогда сам попросил ее об этом.

— Когда ты сойдешь с самолета холодным ясным утром, — сказал он ей, — я буду все знать.

Последнюю ночь ему так и не удалось заснуть.

Из громкоговорителей доносилась американизированная музыка, но, слава Богу, в это время года в аэропорту не было суетившихся туристов, спешащих на рейсы к островам. Иностранцы любят Грецию за теплую погоду, еще приезжают на Пасху, но уж никак не на Новый год.

Этот новый аэропорт примерно в двадцати километрах от Афин никак не был связан с Древней Грецией, если не считать выставленных кое-где археологических находок. Димитриосу приходилось много раз бывать в этом аэропорту, но сегодня впервые у него было время действительно увидеть его: по сути, гигантский магазин, только время от времени к его входам и выходам подлетают самолеты, а не подъезжают машины. Любопытно было и на людей посмотреть. Социальные изменения в Греции после ее вступления в Европейский союз были шокирующими, причем впечатление еще усилилось после введения евро. Особенно сильно это сказалось на тех греках, кому еще не было сорока. Завистливые люди, которых принимают в особую группу, начинают подражать ее членам в поведении и одежде, теряя всякое чувство меры и становясь смешными. После того как они много веков преданно цеплялись за свое уникальное наследство, считая его колыбелью западной цивилизации, и страдали от ига иноземцев, начиная с римлян, нынешние греки, казалось, стремились поскорее избавиться от всего, что делало их греками, и слиться по мере возможности с однородной массой, характерной для всего современного западного мира.