На перепутье

— Все в порядке, — начал он, — я вовсе не болен. Надо же как-то объяснить, почему прервано погружение. На самом деле мы должны обсудить твою настойчивую попытку отходить от меня под водой. Мне казалось, та история с акулами, когда ты вполне могла погибнуть, послужила тебе хорошим уроком, но ты, в той или иной степени, продолжаешь делать то же самое каждый день. Сегодня утром ты сделала это дважды, и вот сейчас — снова. Разве непонятно, что ты таким образом подвергаешь нас обоих физическому риску, не говоря уже о том, что я беспокоюсь, когда теряю тебя из вида? Как, по-твоему, я чувствовал себя в тот день, когда искал тебя в море среди акул?

Тара почувствовала острые угрызения совести. Ей почему-то казалось: она бы легче воспринимала его критику, если бы он говорил с ней не так мягко. Его бесконечное терпение заставляло ее чувствовать себя еще более виноватой. Ведь она всем ему обязана. Как могла она вести себя подобным образом?

— Ты прости меня, — сказала она. — Не то чтобы я забыла про акул. Честно, я никогда в жизни так не пугалась, как в тот день. Но ведь обстоятельства тогда были совсем необычные, вряд ли мне когда-нибудь еще так повезет. И все же, как только я спускаюсь вниз, то сразу начинаю думать: если я нашла одну целую фигурку, то почему бы не найти и еще? Что, если их куда-то перевозили? Тогда там может обнаружиться целый ящик. Допустим, во время кораблекрушения ящик развалился, и теперь на дне похоронены десятки этих скульптур. С того дня как я нашла первую, меня, как магнитом, тянет ко всем странным очертаниям. Я знаю, это меня не оправдывает, но… Вдруг там действительно разбросан целый ящик бронзовых фигурок?

Димитриос широко улыбнулся и покачал головой. Он всегда чувствовал себя беспомощным перед ней. Разве можно порицать такой оптимизм, такой энтузиазм? Ее серые глаза были широко открыты и горели ожиданием.

— Ты и твои боги… — вздохнул он.

* * *

— … И тогда она рассказала мне о своем имени, на самом деле ее зовут Кантара. Так вот, с древнегреческого это переводится как «гиря для весов». И она рассказывала и рассказывала про крошечные весы, сделанные из чистого золота, которые иногда находят в древних могилах. Они символизируют весы, на которых взвешивается душа человека. И дальше она начала говорить о том, как в «Илиаде» Агамемнон взвешивает души Ахиллеса и Гектора, чтобы определить, кто умрет первым…

— Все, я больше не хочу ничего слушать, — простонал Перри Готард.

— Придется. Я же слушал. И затем она начала занудствовать насчет своего отца-грека, Костаса, который дал ей это имя, чтобы у нее всегда была чистая совесть и добрая душа. — Леон распластал свое мокрое, голое тело на палубе. — Не уверен, что грошовая свистулька стоит всех этих мучений. Мне приходится вытаскивать из своей памяти все те ошметки, которые там застряли от изучения древней истории. Она может говорить на эту тему бесконечно. А точнее — она только об этом и говорит.

— А как идет процесс совращения? — поинтересовалась Блэр. — Поведай нам какие-нибудь аппетитные подробности.

— Ну, мы отправились потанцевать под виноградными лозами на веранде небольшой таверны. Музыка была чертовски сексуальной, да и движется она не хуже тех, кто танцует танец живота.

— Да, звучит дьявольски сексуально. Неужели это правда? Такая серьезная, маленькая археологиня и вдруг…

— И это не привело ее в соответствующее настроение?

— Какое настроение? Она начала рассказывать мне про местечко, которое называется «Арчанес», это на Крите, там они нашли нечто такое, что может оказаться царской могилой со следами человеческих жертв…

— Малоподходящая тема для танцовщицы в таверне.

— Я же уже сказал, мы танцевали под виноградными лозами, а Таре они напомнили место археологических раскопок. Угадайте, почему? Так вот, невежды, чтоб вы знали — этот Арчанес знаменит своими виноградниками. Так что аппетитнее винограда — никаких подробностей.

Леон засмеялся и перевернулся на живот, наслаждаясь теплом, в котором купалось все его тело. То, что он только что рассказал, было правдой. Но не всей правдой. Они с Тарой провели вместе три вечера и часть одного дня, о чем он и доложил Блэр и Перри в соответствии с условиями пари. Но были и другие вещи. Например, неожиданное пожатие ее руки, лежащей в его ладони, мягкий аромат ее волос, когда она, тоже неожиданно, придвигалась к нему ближе, чем позволяла греческая манера танцевать. Или их встретившиеся через маски взгляды, когда Тара взяла его с собой на дно, чтобы показать место раскопок. Следить, как она брала в руки свои драгоценные находки, было равносильно наблюдению за актом любви, и он понимал: она догадывается, что он это знает. Да, он обсуждал с Тарой ее работу, потому что это давало ему возможность продемонстрировать свои собственные познания в истории — один из элементов соблазнения. Но больше всего очков он зарабатывал во время всех этих пауз и молчания, используя все возможности языка своих глаз и тела, что, он был уверен, поможет ему затащить ее в постель.