На пересечении

— Я имел в виду черную магию, — пояснил Родон, отчего даже немного разозлился. Лекарь словно забавлялся происходящим, или это только так казалось со стороны? В его глазах читалось участие, но почему-то господину Двельтонь совершенно не верилось в искренность этих чувств. Эти эмоции выглядели такими же инородными, как заплатка на старом башмаке.

— С черной магией все куда более неоднозначно. Я затрудняюсь даже предположить, в чем обвиняется достопочтенная семья Окроэ, — пояснил Эристель. — Что за колдовство они якобы использовали?

— Некромантия, — произнес Клифаир. — Использование сил тьмы, накладывание проклятий или убийство людей посредством болезни.

Эристель задумчиво кивнул и продолжил:

— Но ведь магов, которые практикуют подобное, практически не осталось. А те, кто еще пытается заниматься такими вещами, либо преследуются, либо уже давно находятся в подчинении Верховного Хранителя, Его Величества Короля. К тому же, насколько мне известно, предрасположенность к некромантии является редкостью, отчего я искренне сомневаюсь, что хоть кто-то в этом городе может совершить воскрешение. А вот черная магия с последующим осквернением тела убитой кажется мне куда более правдивым обьяснением. Черных колдунов можно насчитать по три-четыре в каждом крупном городе, поэтому на месте такого вот мага я бы тоже запутывал следы, ссылаясь на некромантию. Пока все жители города ловят кошку, мыши могут заниматься чем хотят.

Родон тихо усмехнулся, не сводя взгляда с говорящего. Размышлял Эристель весьма складно, и боковым зрением Двельтонь заметил, что Лархан то и дело слегка кивает, соглашаясь с собеседником. Клифаир, напротив, взирал на лекаря строго, благо не выдавая свою подозрительность.

— А что вы думаете по поводу самой семьи Окроэ? — продолжил интересоваться Родон.

— Они — хорошие люди, с которыми произошло очень много плохого. Беда заключается в том, что горожане, пытаясь покарать зло, совершают куда более страшные вещи.

— Уж не хотите ли вы сказать, что на зло нужно закрывать глаза? — ядовито поинтересовался Клифаир.

— Боюсь, что зло — слишком размытое понятие, чтобы мы могли увидеть его глазами. Если смотреть на добро с разных сторон, появляется слишком много граней. И некоторые из этих граней уж очень сильно напоминают пресловутое зло. Все войны начинаются во имя добра, все кровопролития, вся жестокость. Прав тот, кто вовремя назвал злом другого, но так ли это на самом деле? Если бы люди следили за собой, а не за соседом, история могла бы складываться иначе.

В комнате воцарилось неловкое молчание, и Эристель посмотрел в окно, где на площади до сих пор еще оставались люди. Он не мог видеть их лиц, слышать их крики, но прекрасно понимал, что многие крайне недовольны тем, что зрелище отменилось. О том же самом сейчас думал и Родон. Он был уверен, что кто-то уже пишет письмо правителю Южных Земель о том, что семья Двельтонь поддерживает чернокнижников. Быть может, теперь он, Родон, сам является злом, с которым все это время так отчаянно боролся?

II

Если не обращать внимания на крыс и всепоглощающую сырость, местная темница не представляла собой самое устрашающее место этого мира. После прихода к власти Родона Двельтонь узников перестали пытать, отчего под сводами подземелий душераздирающие крики больше не разносились. Исключением стал тот день, когда четверо арестованных оказались изрублены на куски, а платье юной Шаоль Окроэ окрасилось их кровью.

Гимиро Штан допрашивали несколько раз, но молодой человек не мог быть свидетелем того, от чего его отделяли стены. Юноша упорно повторял, что не видел убийцу — лишь слышал лязг железа и крики. Однако полученная информация не произвела на Инхира Гамеля особого впечатления: мужчина рассчитывал, что Гимиро уловил хотя бы диалог между «палачом» и его жертвой.

Чего Гамель не понимал, так это зачем убийца волочил топор по полу, словно оружие было для него невероятно тяжелым. На миг мужчине даже показалось, что это дело рук ребенка, например, какой-нибудь тринадцатилетней девочки, которая обладала не только желанием отомстить, но и способностями мага. Разрушить замок не являлось для мага чем-то сложным, вот только колдун не разбивал его. Чернокнижник состарил железо настолько, что оно покрылось толстым слоем ржавчины и раскололось, точно глиняный кувшин. Подобная магия затрачивала слишком много времени, если колдун не был достаточно силен, но тогда, спрашивается, зачем столь могущественному чернокнижнику тащить топор, если можно было поднять его одной силой мысли.

Когда Гимиро Штан в очередной раз поинтересовался по поводу своей пропавшей сестры, Инхир окончательно помрачнел. На сегодня ему хватило неприятных разговоров с Родоном Двельтонь, поэтому оправдываться перед мальчишкой совершенно не хотелось.

Темные глаза юноши буравили его, словно пытались добраться до правды, и тогда Инхир тихо произнес: