На первом дыхании

— Да ты помнишь его, помнишь! — кричит через стол Наташа. — Он был у нас раза два…

— Я запоминаю только с третьего, — смеясь, упрямится Ключарев.

Наташа протягивает статью Володику, а он — через стол — Ключареву. Володик при этом сокрушается и заявляет, что не переживет. Возможно, он и в самом деле слегка завидует тому, что именно Ключарев окажет какую-то услугу, а не он, не Володик. Что делать, у каждого, кроме личных качеств, есть, так сказать, свой вес. Ключаревский «вес» как раз в том, что он кандидат наук и работает в достаточно известном и звучном НИИ.

— А я-то, идиот, с самой юности связался с этими тупицами историками. Жизнь им отдал. И вот теперь никому не нужен! — нарочито убивается Володик, веселя окружающих.

Володик вдруг заводит речь о теории Пиаже (воспитание ребенка — и потому к теме равнодушных нет), и уже через пять минут они с Ключаревым схватываются, как на ринге. Володик явно в форме. Ключарев, выложив локти на стол и слегка сбычившись, обороняется, пропуская один удар за другим. И уж слишком тема трепещуща. Ну хоть бы кто-нибудь тост предложил — передышка, а там, глядишь, случайная обмолвка Володика, а там контратака. Ключарев внимательно следит за речью и пока отступает на коротких тычковых фразах.

Приходит Хоттабыч, как всегда припозднившись. Он садится к столу, прислушивается и улыбается:

— А-а… Юные Макаренки.

* * *

А через неделю — и это тоже вечер после работы — Ключарев звонит Наташе Гусаровой и сообщает, что статья милого молодого человека оказалась никудышной.

— Как?.. Совсем плохая?

— Кое-что, Наташа, там есть. Но мизер.

Наташа обижена. Ключарев спешит сказать, что он, ясное дело, попытается еще что-нибудь в этой самой статье выискать. Но едва ли найдет. Найти он не обещает — нет там ничего.

— Понимаешь, Витя, — голос у нее подавленный, — я не представляю, как мы с тобой оправдаемся… Ну, вообще. Перед нашими… Неловко.

— А я не знал, что перед кем-то надо оправдываться, — говорит Ключарев и зевает, он утомлен работой, вечер.

Он собирается смягчить и сказать, что ладно, посмотрим, пораскинем мозгами. Но вот тут-то и сказалась та самая фраза.

— Не перед кем мне оправдываться, Наташа, — говорит Ключарев неожиданно для самого себя и довольно размашистым тоном.

То есть он тут же и почувствовал, что и фраза не его, во всяком случае не вполне его, и этакий тон. Но кто ж знает, как иной раз залетают в речь интонации и обороты. Это ж неведомое и, в сущности, не всегда нами управляемое.

А он еще и повторил ей:

— Не перед кем мне оправдываться, — и побыстрее закончил разговор, не желая пикироваться. Так что фраза случайной была. От усталости, видимо.

* * *

Четыре грузовика натужно вывозили грунт. А больше других бегал и суетился Сысоев, по прозвищу Хромой Кирщик.

— Дров мало! — кричал он. И опять: — Дров будет мало!

Его время еще не пришло. Он готовил вар — заливать и обмазывать подходы труб, которые закладывались вместе с фундаментом. Но пока от него отмахивались — куча дров, неужели мало?.. Медленно, как лоснящийся крупный зверь, прохаживался Калабанов в своей кожанке. Он поигрывал скулами или вдруг часто гонял желваки и, расставляя людей, говорил негромко, властно:

— А ты стань сюда… Не надо толпиться.

Отец Ключарева уже копал. Он влез в какую-то ячейку и ровно, моторно бросал землю — и Ключарев-мальчик помнит, как отец уже из углубления, снизу вверх, подмигнул ему.

Работали самые разные люди — нервничали, меняли лопаты и не сразу находили место. Зинка Тюрина была в ватнике, вся со спины в глине, и в белой кокетливой косыночке; бойко швыряла землю, поминутно оглядываясь, и все поправляла свою белую косыночку. Был еще пяток солдат, выпрошенных Калабановым из недалекого гарнизона. Плюс пяток татар из татарской деревушки. А в основном работяги Поселка и их жены — это довольно большое, мощное скопище людей, и сам Калабанов тоже был уже в грязи, в глине. Шел мелкий моросящий дождь.

Был тут и Джордж Миша Аблеухов. Штамп американского инженера тех времен: расхаживал в клетчатых брюках, подобранных у ботинок, и курил сигару. Он неплохо знал по-русски (кровь бабушки) и что-то говорил Калабанову, а тот вежливо выслушивал, но махал рукой:

— Не беда.

Земля — уже с большой частотой — комьями взлетала из углублений, как бы гроздьями черного жирного салюта.

— Эй-раз! Эй-два! — начал выкрикивать дядька Ваня, скаля зубы.

Хаотичные и случайные взмахи превратились в ритм. Все ускорилось. Грязь. Глина. Взмахи рук. Эй-раз, эй-два!.. Косыночка Зинки Тюриной съехала на спину, и дождь тут же мелко ее припечатал.

И тут раздался крик Хромого Кирщика: «Даю огня! Даю огня!» — о Кирщике как-то забыли. А вар уже был нужен. В то примитивно-строительное время «кирщик» — это была не совсем профессия, а как бы искусство. И вот артист своего дела, колченогий и ярый, метался, прихрамывая, из стороны в сторону и кричал:

— Даю огня!.. Да что же вы, дьяволы! Дров мало!