Витек. А-а, я что-то слышал. Правда, ксендз Гулла на Гринпойнте говорил, что ни хрена он не заработал. Просто жил со старухой- француженкой и спал с ней за шамовку.
Олек. Да? Про это отец не говорил.
Витек. Эх, Олек. Ты что же, гад, делаешь.
Олек. Но у меня ни так, ни так не получилось бы. Играл я плохо. Да не переживай ты. Я потом подровняю.
Витек. А ковер надо бы скатать.
Олек. Эту тряпку? Да зачем?
Витек. Ковер-то персидский.
Олек. Ну и что?
Витек. Персидский ковер и должен выглядеть как тряпка, в этом весь смак.
Олек. А если женщина влюбится?
Витек. И что?
Олек. Тогда волосы не отрастают?
Витек. Что-то не слышал.
Олек. Я тоже.
Олек. Книжная полка?
Витек. Скорее, тот большой Пикассо
Олек. Этот твой писатель…
Витек. Что опять такое?
Олек. Не доверяю я ему.
Витек. Ты уже говорил.
Олек. Да я сейчас не про то, что он стукач. Я о том, что мебель его не любит.
Витек. А-а, чего там. Просто он нескладный какой-то. Обе руки — левые…
Олек. Да я не про то.
Витек. А про что?
Олек. Была у нас одна женщина…
Витек. Где?
Олек. В Желязовой Воле.
Витек. Пианистка?
Олек. Нет. До какой мебели ни дотронется, та сразу — на куски разваливается. А потом оказалось, что она лесбийка.
Витек. То есть, лесбиянка?
Олек. Я и говорю. Человека еще можно обмануть, а мебель — в жизни не обманешь. Да он к тому же за презервативы.
Витек. Я тоже за презервативы.
Олек. Ты — другое дело. И потом — у тебя был только один, а у него целая пачка.
Витек. Откуда ты знаешь? Рылся у него в карманах?
Олек. А как же. Если я кому не доверяю, первым делом проверяю карманы.
Витек. Значит, ты вор.
Олек. Это почему? Я же у него те презервативы не взял, я их только продырявил.
Витек. А это зачем?
Олек. Чтобы спасти его душу с помощью гвоздя. Должен спасибо говорить.
Витек. Олек, если я узнаю, что ты прикасаешься к моим презервативам…
Олек. Ты-то можешь поступать как знаешь. Но в ад попадешь.
Снимает со стены картину. За картиной большая дыра.
Олек. Видишь?
Витек. Что?
Олек. Дыра.
Витек. Ну и что? Там, наверное, был спрятан сейф.
Олек. Кто его знает.
Витек. Мачек говорил, что на Бродвее чуть было не поставили его пьесу. Что-то насчет России, мол там правит мафия, а это одни коммунисты, которые всего несколько лет назад стреляли в рабочих.
Олек. Но теперь-то не стреляют.
Витек. Потому и не взяли пьесу. Правда, обещали, как только опять начнут стрелять, так сразу поставят. Если на ногах, то — да.
Олек. О чем ты?
Витек. На ногах отрастают.
Олек. Я тебя не про ноги спрашиваю, а про голову.
Витек. Вот сукин сын, опять что-то уронил. У тебя есть какая-нибудь бумага?
Олек. Только это.
Витек
Витек. Сперва нужно плюнуть
Олек. Уверен, если бы этот самый Шопен родился лет на сто позднее и приехал в Америку, то не погубил бы свой талант.
Олек. На музыке легче выбиться в люди, чем на ремонте. Когда играешь, акцента не слышно.
Витек. Когда Мачек шесть лет тому назад сюда приехал, у него было пять долларов в кармане и — ни слова по-английски. А теперь — сам знаешь как он здорово говорит. Все думают, что он родился на Гринпойнте.
Витек. А теперь Мачек — very important person. Неделю назад я пришел к нему домой за заказом. А у него сидело двое гостей. Оба в белых костюмах, черных рубашках, белых галстуках, черных шляпах, белых носках, красных ботинках, часы «Ролекс» и на каждом пальце по золотому перстню. Абсолютная элита из Верхнего Манхэттена. И как думаешь, о чем они разговаривали?
Олек. О чем?
Витек
Олек. А что, правда, хуже?
Витек. А мне откуда знать? Я что, летаю на «Конкордах»? И знаешь, кого я там встретил?
Олек. Кого?
Витек. Мою жену, Касю.
Олек. Твою жену?
Витек. А как же!
Олек. Я думал, она тебя бросила.