Само собой, я не хотела расставаться с ней, но Лоуренс настоял на том, чтобы мы поехали в Коннектикут, и он там закончил свой роман «Убийство! Убийство!». Мы остановились в доме, где жил на пансионе Харт Крейн. Не представляю, как Харт выносил нас с нашими шумными детьми, Дорис и служанкой, но принимал он нас весьма радушно. Он вел там аскетичную жизнь и мог не видеться ни с кем месяцами. Зимой он чуть не сошел с ума от тоски и однажды выбросил свою печатную машинку через окно прямо в снег. У него была коллекция необычных пластинок, в том числе с великолепной кубинской музыкой.
Позже я уехала и ненадолго вернулась к Бените, но Лоуренс вновь разлучил меня с ней. На этот раз мне было особенно больно, потому что я хотела быть рядом во время родов.
Увы, я позволила Лоуренсу увезти меня обратно в Европу. Я пообещала Бените, что вернусь одна в сентябре, когда ребенок уже родится.
Вернувшись в Париж, Лоуренс обнаружил судебную повестку. Заседание прошло в его отсутствие, и его осудили на шесть месяцев заключения за те бутылки вина, что он швырнул в четырех джентльменов в ресторане. Один из них так и не отозвал свой иск. Дело было серьезное и требовало немедленных мер. Жених Клотильды вывел нас на одного из лучших адвокатов Франции, господина Анри Робера. Он был
Вскоре после этого я познакомилась с Айседорой Дункан, которая жила в отеле «Лютеция» и испытывала большие финансовые трудности, но при этом все равно угостила нас шампанским. Вероятнее, она надеялась, что я помогу ей, но, увы, я этого не сделала. Она приезжала к нам в Прамускье на том маленьком «бугатти», в котором ей скоро предстояло встретить свою смерть. У Айседоры были яркие рыжие волосы и чудесный фиолетово-розовый костюм. Она отказывалась называть меня миссис Вэйл и окрестила вместо этого Гугги Пеггенхайм. Она говорила: «Никогда не употребляй слово „жена“». Она была очень энергичной и яркой даже в свои зрелые годы, хотя и казалась подавленной. Известие о ее гибели совершенно разбило меня.
Летом 1927 года к нам приехала Мэри Баттс с дочерью Камиллой, очаровательной девочкой, которой явно не хватало внимания от витающей в облаках матери. Однажды ей стало очень плохо от солнечного удара, и ухаживать за ней пришлось мне с Дорис. Мэри как-то раз выпила целую пачку аспирина за день, когда у нее кончился опиум. Она верила в темную магию и постоянно пыталась втянуть Лоуренса в свои мистерии. Он любил ту атмосферу, которую она создавала вокруг себя, а она умела искусно ему льстить.
В один день среди всего этого я по ошибке открыла телеграмму, адресованную Лоуренсу. В ней говорилось, что он должен известить меня о смерти Бениты во время родов. Меня это повергло в такой шок, что я не сразу осознала произошедшее. Я чувствовала себя как тот человек, которого разрубили пополам острейшим мечом, а он стал смеяться над своим убийцей. А потом убийца сказал ему: «Встань и пошевелись». Человек так и сделал, после чего распался на две части. Я повела себя так, словно ничего не произошло. Я продолжила заниматься своими делами, но, когда я встала, я в буквальном смысле ощутила, как разваливаюсь на две половины. Мне казалось, будто я физически потеряла часть себя. Первой моей мыслью было, что я бросила Бениту. Я не могла простить себе, что вернулась в Европу с Лоуренсом. Я начала плакать и не могла остановиться неделями и хотела видеть только цветы. Клотильда с Лоуренсом поехали в Тулон и привезли все цветы, что смогли найти, и расставили их повсюду в доме. Клотильда была со мной очень добра и впервые сказала то, что мне нужно было услышать; она понимала, что я чувствую, ведь она точно так же любила Лоуренса. Я несколько дней не могла взглянуть на своих детей. Мне казалось, у меня нет права их иметь.
Ребенок Бениты родился мертвым. Виной тому стало предлежание плаценты, самая опасная патология при родах. Она обычно приводит к смертельному кровоизлиянию. Врачи оправдывались тем, что это не имело никакого отношения к ее выкидышам, но, разумеется, ей ни в коем случае нельзя было вынашивать этого ребенка.