На пике века. Исповедь одержимой искусством

Вскоре после гибели Джона в Лондон приехала по делам Мэри Рейнольдс и остановилась у меня на Уоберн-сквер. Я устроила в ее честь грандиозную вечеринку, но посреди веселья ушла в свою комнату и зарыдала. Я была не готова к встрече с миром.

Куда бы Гарман ни водил меня, у меня везде находились связанные с Джоном воспоминания, и я то и дело ударялась в слезы прямо на глазах у людей. Бедный Гарман не оставлял надежды, что я справлюсь со своим горем и мы в конце концов будем счастливы вместе. Много позже он сказал мне, что я рыдала у него на плече каждый день на протяжении полутора лет. Гарман заслуживал лучшей участи, особенно если вспомнить, как долго он был несчастлив в браке, под конец заработав нервный срыв. Он был женат девять лет, но жил с женой лишь часть этого времени. Они были совершенно несовместимы. Они поехали в Россию сразу после революции, и Гарман, сам революционер в душе, влюбился в женщину-большевичку. Он остался с ней на шесть месяцев после отъезда жены, но потом ему пришлось вернуться самому, когда истек срок действия его паспорта. После этого Гарман отправился в Бразилию на ранчо своего брата, чтобы поправить здоровье. Он болел уже несколько лет.

Гарман был сыном семейного врача с обширной практикой под Бирмингемом. Там он жил в большом доме с садом в полном отрыве от окружающего мира с братом и семью сестрами. Его отец умер, когда он еще учился в Кембридже, и на плечи юного Гармана вместе с этой тяжелой утратой легли обязанности главы семьи. Его мать-англичанка, кроткая леди, жила в скромном уединении. Предположительно она приходилась незаконной дочерью графу Грею и в самом деле обладала аристократической статью. Она была столь женственна и столь смиренного нрава, что слушалась каждого слова своего мужа и теперь вела себя так же с Гарманом, в котором души не чаяла, хотя и видела редко. Он только недавно купил ей маленький домик в Сассексе недалеко от меловых холмов и намеревался ездить туда каждые выходные.

Гарман работал в авангардном издательстве, принадлежавшем одному из его зятьев, миллионеру, который решил с пользой вложить свои деньги.

Вскоре после начала наших отношений с Гарманом я оставила его и поехала на Пасху к Синдбаду. Я пообещала ему приехать еще на станции в Цюрихе, когда он так плакал. Делала я это против своей воли, ведь я считала Лоуренса злейшим врагом Джона, и совсем не хотела находиться рядом с ним и Кей в это время. В конце концов я решилась, узнав, что у них гостит Нина — ирландская подруга Кей, Лоуренса и, как ни странно, Джона; я знала, что с ней мне будет легче.

Я взяла с собой Пегин, и мы провели примерно десять дней в Кицбюэле. Мне было очень тяжело возвращаться в австрийский Тироль, где я была так счастлива с Джоном. Внезапно я осознала, что теперь мне не придется разрываться между ним и Синдбадом. Несколько лет назад гадалка сказала мне: «Тебе вернет твоего ребенка смерть другого человека». Я не допускала мысли, что это будет смерть Джона Холмса, и перебрала в голове всех, кроме него.

Лоуренс поднимался ко мне в комнату каждый день перед сном. Ему непременно надо было довести меня до слез. Он заставлял меня говорить о Джоне, чего мне совершенно не хотелось делать. Под конец я обвинила его в том, что он только рад смерти Джона, но сам он так и не признался в этом очевидном факте. Он говорил, что мне нужен новый мужчина. Конечно же, я ничего не сказала ему о Гармане, но он заподозрил его существование, когда я спешно вернулась в Лондон. Уехав домой, я оставила Пегин у Лоуренса до конца ее каникул.

Когда я приехала в Лондон, Гарман сообщил мне, что он сильно заболел в мое отсутствие и нам нужно немедленно уехать на природу. Мы поехали в Суррей и там остановились на несколько дней в гостинице. К тому времени у меня уже был новый «деляж» — после смерти Джона я не могла смотреть без слез на старый и тем более водить его. Новый автомобиль мне снова подарила моя мать. От старого «пежо» я тоже избавилась и купила новый, чтобы ездить на нем сама.