На плахе Таганки

«Уважаемая редакция!

Пока кто-то напишет, а Вы опубликуете ответ на полемическую статью В. Бурякова «Живой», мне бы хотелось, чтобы В. Буряков через Вашу газету извинился передо мной. В. Высоцкий не только никогда не репетировал и не создавал рисунка роли Самозванца, но и не мечтал о том. В «Борисе Годунове» Высоцкий хотел играть Бориса, и играл бы его, но смерть помешала. В. Высоцкий умер в 1980 г., а спектакль репетировался в 1981-1982 гг. Зачем или для чего подобная фальсификация, «за-ради жареного»? Честно говоря, я устал от того, что кто-то постоянно пытается меня столкнуть с В. Высоцким лбами».

— Ю. П.! Опять скажут, что тень Высоцкого мне покоя не дает, что я его роли копирую, а вы еще из швейцеровского фильма музыку берете.

Я предложил вставить голос Высоцкого из «Дон Гуана».

— Идея хорошая!

— Но мне нужен второй исполнитель.

Вспомнили абзац Бурякова.

— Но он явление в поэзии, а ты — в прозе.

— Зачем, Ю. П., вы вступаете в эту пошлую игру?

— Прости.

26 марта 1989 г. Воскресенье

Были на выставке Шемякина — это какой-то гигант невероятной силы, но мне недоступный.

А вечером я посмотрел «Интервенцию» и тоже порадовался. Нет, что-то в жизни сделано, кроме детей.

27 марта 1989 г. Понедельник

Репетиция. «За сладострастие!!»

Первый раз слышу такой тост. А по мне, это замечательный тост, если не ханжить и не усложнять человеческую природу.

28 марта 1989 г. Вторник. Утро, дома

Ответ на телеграмму я из «Недели» получил гениальный. Еще более запутывающий вопрос, который в юриспруденции выеденного яйца не стоит. Вместо того чтобы обратиться за разъяснением к хозяину, к постановщику спектакля, он обратился за поддержкой к Володарскому и Туровской. Но я телеграмму давал, собственно, из-за последней фразы, и она напечатана и прочитана. А вся абракадабра Бурякова развеется временем. И умным ответом. Кто-то должен защитить «Таганку».

Спектакль «Годунов» прошел мощно. У Беляева пошла носом кровь. Вызвали «Скорую». Спектакль он доиграл.

Глаголин:

— Вы доиграетесь. Нельзя играть по 30 спектаклей в месяц.

Умер Лиепа — инфаркт. К вопросу о нагрузках. А Полока говорит: «Борис меня огорчил. Пустота, ничто за этим не стоит. Нарушена логика жанра, ну и получилось ни то ни се».

Объяснился с Демидовой. Извинился — был-де раздражен, не в своей тарелке. «Нет, вы правы, каждый действительно должен отвечать за себя. Я не знала об этой статье...»

В «Московской правде» на День театра фотография из «Живого» с подписью: «Сцена из премьерного спектакля МХАТа на Тверской». Звонил редактору Любимов: «Ну ладно, я иностранец, но Доронина вам этого может не простить». Обещали извиниться.

Я вспоминаю то время, 21 год назад. В театр я приходил рано, за час до появления всех артистов. Березка с домиками уже стояли. Реквизит разложен по местам. Рабочие подготовили сцену к прогону спектакля. Она была пуста. Одинокая фигура маячила меж берез. Это был Любимов. Он держал в руках мой реквизит, ковыль-траву, и бросал ее в то место, где она должна была точно втыкаться и замирать в безмолвном освещении. При этом Любимов крестился на поднятую на березе золотистую колоколенку. Он был один. Он был коммунист. Он молил Бога, чтоб новый министр пропустил в жизнь «Живого», дважды запрещенного прежним министром, которая говорила, что «с этого началось в Чехословакии (события в Чехословакии совпали с репетициями нашего спектакля), и вас за этот спектакль судить всех надо». Но новый министр, Демичев, оказался еще бдительнее первого и отпел наш спектакль чужими руками и устами (в буквальном смысле!) и постановлением, которое предписывало спектакль закрыть, декорации списать, чтобы возврата к этому спектаклю не было никогда. Этот день не стал буквально «русской кисти первым днем», и я вспомнил покойную бедную бабку в Вишняковском храме.

Любимов:

— Так вот, спектакль репетируется. Теперь я тебе могу точно сказать, как надо играть. И, пожалуйста, сыграй так. А то ты играешь ни два ни полтора. А это хуже всего.

— Стих требует воздуха, строфы — широты...

Сон. Камин. Половина — идет снег, а половина горит. Снег идет и не тает. В камине дует, сугроб, и полыхает пламя. Театр замечателен тем, что в нем все можно, только надо придумать форму.

Шацкая о Дупаке:

— Я одна против него голосовала.

Золотухин:

— Он тебе одной дал две квартиры.

Вся репетиция прошла под знаком чтения моих дневников. Хохоту, хохоту! Надо ставить «Театральный роман», — заключил и не один раз повторил Любимов.

30 марта 1989 г. Четверг