На поле овсянниковском<br />(Повести. Рассказы)

Но долго разглядывать все это немцы не дали, разбили их на пары и повели по рабочим местам — к штабелям бревен, около которых козлы для пилки стояли, аккуратно сбитые, пилы лежали и колуны. Колуны на наши не похожие, с очень длинными ручками, что удобно оказалось и при колке, и когда с земли берешь, нагибаться не надо, только руку опустил — и ручки коснулся. Да, надо сказать, все у фрицев добротное, все удобное, все в аккурате. Этим, гады, пока и берут. Этому у них поучиться можно — орднунг классный.

Ну что ж, работать так работать. Втащили с напарником бревно на козлы и давай пилить. И пила оказалась хорошо правленной, как по маслу шла, но напарник Борькин хилый, уставал сразу.

Руки у Борьки пилят, а головой вертит он по сторонам, все примечает.

Немцы их оставили, другие пары повели по местам, и в дальнейшем так и ходили не спеша от одних к другим и, конечно, это противное «шнелль» кричали. Но пока они всех обойдут, какое-то время Борька с напарником одни оставались, тут у него и крутились мысли лихорадочные, что бы такое придумать.

Перепилив два бревна на короткие чурки, скорчил Борька рожу и за живот схватился.

— Отойду я, видишь… — сказал он напарнику.

Тот головой кивнул, а Борька к машинам, что стояли недалеко. Схватился за ручку дверцы — подалась, не заперта. Открыл — на сиденье пачка сигарет лежит. Слизнул ее Борька рукой — и в карман. К другой машине подошел, а там карабин висит… Екнуло сердце, но что с карабином сделаешь, был бы «шмайссер» — другое дело, не выдержало бы Борькино сердце, ухватил бы. Там тридцать два патрона, да и спрятать его под шинель можно, а на обратном пути… Помечтал Борька немного — и к следующей машине. Заглянул — плитка шоколада у руля! Сгодится!

Но здесь напарник насвистывать стал: наверное, немцы приближались. Не мешкая, в несколько прыжков достиг Борька своего места и пилу в руку.

Немцы подошли, постояли немного, поболтали между собой и, видя, что работа идет споро, отошли. Один даже «гут, гут» сказал.

— Перекурить бы, — вздохнул Борькин напарник, а Борьке и охота его угостить, да боится пачку вынимать при нем, вдруг догадается, что спер ее Борька, и… черт его знает, кто он и что?

— Вроде есть чего-то, — сказал Борька и стал прямо в кармане пачку распечатывать. Вынул одну сигаретину и дал. А сам опять в кармане зашуровал, будто ищет еще. Закурили. У напарника «катюша» оказалась.

Пилить поневоле приходилось неленно — иначе замерзнешь. Морозяка-то градусов двадцать. Немцы эти, резервисты, что в охране, тоже на месте не стояли, а пританцовывали все время. Не видел у них Борька нормальной походки, так и ходили, притопывая и дрыгаясь — смешно и понятно, конечно. Одежонка-то не по русской зиме. Подшлемники их чулком, не чета нашим, вряд ли из шерсти, шинелишки тоже хлипкие. Правда, почти все в валенках, в наших, разумеется.

Силенка из Борьки еще не ушла. Пилил он без труда. А напарник уставал быстро и, как немцы от них отходили, просил передыху. Он в лагере третий месяц, совсем не дошел, но близко к этому. Когда он отдыхал, Борька колуном начинал орудовать. От него согрев еще лучше, чем от пилки.

Тем временем к одной из машин подошел немецкий шофер, залез в кабину и начал мотор прогревать… обожгло Борьку отчаянной мыслью — а если сейчас в кузов забраться? Но сколько времени этот шофер будет мотор прогревать? И поедет ли? Может, просто так прогревает, чтоб не остывал двигатель? А вдруг немцы скоро подойдут?

Заколотило Борьку… Мелькнули перед глазами раскачивающиеся на веревках повешенные в зоне… Пробежался холодок по телу… Но другого случая может и не представиться. Машина-то с красным крестом, значит, к фронту должна поехать, за ранеными…

Но здесь — как порой в разведке, когда некогда все обстоятельства обдумывать, а приходилось действовать по наитию какому-то, накатило на Борьку — выйдет!

И скривил он опять физиономию, опять за живот схватился, махнул напарнику рукой — видишь, приспичило опять, — расстегивая на ходу шинель, стал отходить к машине.

Подошел к заднему борту совсем близко и присел за сосной, делая вид, что оправляется. Брюки-то, конечно, не снял. Это на всякий случай, если увидит кто.

Шофер перестал газовать, двигатель работал уже ровно, без перебоев. Сейчас либо поедет машина, либо выйдет он из кабины.

Напрягся Борька весь, уже ни одной мысли в голове, никаких рассуждений… Заскрежетала включаемая передача, и Борька, словно пружиной какой выкинутый, метнулся к борту, схватился, подтянулся и, перебросив свое тело, плюхнулся во что-то мягкое — весь кузов внутри обит был одеялами, а пол устлан матрацами. Подался он к кабине, зарылся в матрацы и замер…

Но машина не поехала. Упало сердце, прервалось дыхание — неужто провал? Хлопнула дверца, и вроде вышел шофер, но мотор не заглушил. Вот черт! Чего тянет?

С минуты на минуту немцы могут подойти! Тогда конец! Опять замаячили в глазах повешенные.