На полпути к себе

— Вот и славно, господин… — Старик запахивает узорчатый мекиль поплотнее. — Чем могу быть полезен?

— Вы — не знаю, почтенный, а вот ваш хозяин… Я хотел бы с ним переговорить. Это возможно?

— Разумеется, господин! Подождите минутку… — Он, кряхтя и прихрамывая, исчезает за занавеской, а я улыбаюсь.

Эх ты, старый лис! Вон как бежал, когда по привычке хотел обругать своего незадачливого помощника…

Правая рука Заффани — моего тогдашнего нанимателя, — толстяк Мерави считал меня совершенно неподходящим для работы, несерьёзным и безответственным юнцом. Я довольно скоро устал доказывать обратное и начал вести себя в полном соответствии с его фантазиями. Только в общении с ним, разумеется… В частности, моё вольное обращение с колокольчиками — предметом гордости всей семьи, поскольку их отливали по заказу ещё прадеда Акамара, — раздражало Мерави необыкновенно. Уж не знаю почему…

— Что вам угодно, благородный лэрр? — Голос, вырвавший меня из забавных воспоминаний, принадлежал именно тому человеку, которого я мечтал, но не надеялся застать в Виллериме.

Со времени достопамятной встречи в трактире Акамар даже слегка помолодел, если таковое возможно: глаза блестят, уголки рта довольно подняты, и образующиеся при этом морщинки ясно говорят об одном: старик счастлив. Интересно, по какой причине? Белоснежный мекиль слегка помят… Забавлялся с наложницей? А что, дедушка ещё ого-го!

— У меня к вам дело, h’assary. Важное и личное.

Он понимающе кивает и отсылает Мерави прочь, а сам подходит ближе.

— Я вас слушаю.

— В конце лета вы путешествовали по Ольмскому тракту, — начинаю издалека. — Останавливались в одном месте для встречи с… покупателем, который желал сохранить свою покупку в тайне. Ваш телохранитель занемог, и вы упросили некоего молодого человека занять его место… Он был не в восторге, но помог вам. Помните?

Тёмные щёлочки глаз совсем сжимаются. Левая рука старика медленно тонет в складках мекиля.

— Вы обещали оплатить свой долг, верно? Настало время.

— Кто вас послал? — Акамар выговаривает слова тщательнее, чем пережёвывают пищу.

— Вообще-то никто, кроме моей дурной головы.

Рука купца начинает прокладывать путь из вороха ткани наружу, а я, догадываясь, с каким «гостинцем» она предстанет передо мной, нарочито небрежно откидываю полу плаща и демонстрирую старику рукоять висящей за спиной кайры. Движение замирает, но, уверен, сухие пальцы только крепче сжимаются на кривом кинжале.

— Ай-вэй, дедушка! В вашем возрасте — и в драку лезть… Нехорошо! Никого помоложе не нашлось? А как же прекрасные внучки, которых вы так охотно прочили мне в жёны? Или они не могут защитить честь семьи лучше, чем её глава? Вот расскажу Юдже, чем вы забавляетесь, она вас не похвалит!

Проходит очень долгая минута, прежде чем морщинистые губы шепчут:

— Не может быть… Это… вы? Но…

— Хотите сказать, мой внешний вид претерпел значительные изменения? Увы, увы… Время не стоит на месте, значит, и нам негоже от него отставать!

Старик беззвучно шевелит губами, но по характерному движению пальцев, будто перебирающих нанизанные на нитку бусины, можно понять: он возносит богам молитву. Благодарственную? Хотелось бы верить…

Пожалуй, поверю: тёмный взгляд Акамара теплеет, как раздутые угли, и раздаётся повелительное:

— Мерави, старый плут! Хватит подслушивать! Живо вели накрыть стол!

— У меня неотложное дело, h’assary… — пытаюсь напомнить о цели своего визита, но радушие купца из Южного Шема беспощадней песчаной бури:

— Даже самые важные дела не стоят удовольствия мудрой беседы за чашечкой taaleh!

— Разве что за одной… — Приходится смириться с участью гостя.

Разумеется, пришлось поглотить упомянутого бодрящего напитка куда как больше. Хорошо, что Акамар, помня о времени суток, велел заварить «хрустальный» taaleh, но всё равно я напился на год вперёд. И даже вынужден был дважды встать с низенькой кушетки, с трудом выбравшись из вороха подушек, чтобы… Ну да речь не об этом.

Обычаи родины моего должника устанавливали непреложное правило: за трапезой можно говорить о чём угодно, кроме дел. Поэтому обсуждалась преимущественно погода, непредсказуемая, как женский нрав. Сравнение поздней осени с капризной красавицей, не желающей обнажаться перед законным супругом, побудило старика уделить пристальное внимание моей скромной персоне. Под оценивающим взглядом тёмных угольков я почувствовал себя неуютно и попробовал сменить тему:

— Каким ветром вас занесло в Виллерим, дедушка?

— Надеюсь, попутным. — Акамар вынырнул из своих мыслей. — И, встретив вас, молодой человек, я вижу: боги были милостивы к моим старым костям…

— Вы говорили, что уже не водите караваны, — напоминаю я.

— На счастье или на беду, нет. Я приехал из-за моей любимой малышки… Сола хотела увидеть снег.

— Сола? Ещё одна внучка?

Он гордо улыбнулся:

— Моя младшая дочь.

— О! — восхищённо качаю головой. — Вы меня поражаете, дедушка… Сколько ей лет?

— Скоро исполнится пятнадцать.

— Невеста на выданье…

— Она пока не думает о замужестве, — вздохнул старик, и я попытался его утешить: