На полшага впереди смерти

– Ну не утратил. И свое братковское прошлое тоже принимаю, потому что тогда так было надо. Но одно скажу – я не алчная нелюдь. Я человек.

– И я человек. Просто богатый человек. Вынужденный защищать свое богатство. А что защищал всегда ты? Не за деньги же, которые тебе по большому счету до фонаря, ты войнушки в Москве в девяностые годы устраивал?

– Не за них.

– А за что?

– Потому что были наши. И были чужие. С Кавказом бились. С залетными. Потому что такова логика войны.

– А логика бизнеса – урвать как можно больше, и в зад ваши войны, если за них не платят звонкой монетой… Кстати, коммунистов твоих погубило то же самое – страсть к вещам. Притом к импортным.

– Еще не вечер, Лева. Будущее будет или светлое, или его вообще не будет и человек сам себя сожрет…

Больше года назад состоялся этот разговор. Кунар, отвлекшись от воспоминаний, которые необычно ярко стояли перед его глазами и которыми он сейчас делился с собеседником, опрокинул рюмку коньяку и от удовольствия зажмурился.

С Капанадзе он встретился в грузинской кафешке обсудить, что нового. В результате зарядили графинчик коньяку с шашлыком – и пошли на десерт сентиментальные предания о былых временах.

– Да, интересные у вас беседы были за жизнь, – произнес Капанадзе, прикинув, что очень похожий разговор был недавно у Йога с Айфонычем. Да, идея о том, что цивилизация находится у предела, за которым алчность и эгоизм способны ее уничтожить, сейчас просто витает в воздухе, ею наэлектризован мир. – А Мопс действительно был таким прожженным циником, как себя выставлял?

– Таким и был. Кроме денег и дорогих вещей, преимущественно антиквариата, его ничего не интересовало. Если бы не его порой безумная страсть к особам женского пола и патологическая влюбчивость вкупе с пьяными загулами – можно вообще было считать, что это биоробот, продукт инопланетных технологий.

– А ты?

– Что я?

– Ты ему правду говорил, Кунар? Ты действительно такой идеалист?

– Дурацкое слово. Что-то в нем не от мира сего. Но я еще с Афгана знаю. Есть наши и не наши. И долг человека – биться за наших. За друзей. За свой город. За родину.

– А как получилось, что твоими стала братва?

– Ну а что братва. Она тоже разная. И тоже, когда под пулями постоит, понимает, что такое плечо товарища.

– То-то все банды девяностых себя изнутри пожрали. Поубивали друг друга во внутренних разборах – кто главнее.

– Пожрали. Потому что стали жить по принципам Мопса – главное бабло. А главное у русских всегда было общее дело.

– Как же Мопс стал тебе нашим, а не клятым барыгой?

– Так сложилось, что стал близким. Мы вместе через девяностые прошли, поддерживали друг друга. Он мне пару раз не дал упасть. Я это хорошо помню.

– Он умел дружить?

– Он – нет. А я – да.

– Это какая-то дружба без взаимности.

– Каждый отвечает за себя.

– Понятно. – Капанадзе пригубил коньяк. Теорию о наших и не наших он слышал еще на видеозаписях лекций отца теории пассионарности Льва Гумилева, который в основу разделения этносов и культур положил именно это коренное ощущение: наш – не наш. Профессор приводил в пример свое лагерное прошлое, когда чалился по политической статье, и считал своими лучшими годами жизни. Когда дрались русские против прибалтов, немцев или западенцев, то именно это чувство говорило каждому, какую сторону занять.

Как ни странно, среди бандитов Капанадзе действительно встречал тех, кто достаточно трепетно относился к долгу перед своим кругом, готов был жизнь сложить за други своя. Хотя это нисколько не колебало его стойкого убеждения, что в подавляющем большинстве своем эта публика была, есть и будет мразью, не брезгующей ничем для достижения своих паскудных целей.

– А если выясняется, что наш становится не нашим? – вдруг выдал Капанадзе.

Кунар внимательно посмотрел сквозь янтарную жидкость коньяка на свет, встряхнул бокал:

– Тогда это предатель.

– И что делать с предателями?

– А предатель не человек. И в мире людей ему делать нечего.

– В асфальт закатать, – хмыкнул Капанадзе.

– В асфальт, – кивнул Кунар.

«Хищник, – подумал про своего собеседника Капанадзе. – В чем-то великолепный, великодушный, но привыкший к охоте. И со своими принципами. Да, такой бы Мопса за бабки мочить не стал. А вот если решил, что Мопс предатель. А для коммерсанта предавать как дышать…»

Еще какая-то мысль готова была оформиться, но этому помешал завибрировавший в кармане мобильник.

– Внимательно слушаю, – произнес Капанадзе.

– Шеф, тут такое, – проблеял Айфоныч.

– Какое?

– Стройбат нарисовался. Можно брать.

Хмель из головы Капанадзе моментально выветрился.

– Сейчас буду…

Глава 42

Непонятная тревога продолжала глодать Стройбата. Не то чтобы он сильно доверял предчувствиям, но сейчас все его существо вопило – пора валить.

Зиновий с утра уже накушался беленькой, выглядел в целом довольным жизнью, и его потянуло на лирику:

– Мишаня, ты все же мой лучший друган.

– А худшие где?

– Да передохли все кто от чего. Жизнь, знаешь, штука опасная. Всех в могилу сводит.

– Сначала все суки сдохнут, ибо не хрен, – произнес уверенно Стройбат.