На поповских хлебах

Я уже упомянула, что мы выписывали множество газет и журналов. В те годы в них часто печатались атеистические статьи, в которых на ложку правды приходилась бочка лжи. Почти на каждую из этих статей я откликалась возмущённым опровержением. Конечно, мои «отповеди» — так назвал мои статьи в защиту веры и Церкви один батюшка — никогда не печатали, но всё же они доходили до редакции и авторов. Лишь однажды я получила ответ на страницах газеты от женщины, которая обвинила Церковь в насаждении суеверных народных обычаев. Во второй своей статье она процитировала моё письмо и созналась, что не подозревала, что Церковь борется с теми же самыми суевериями, против которых выступала она. Вот на каком уровне была у нас в стране атеистическая пропаганда!

Несмотря на то, что «отповеди» мои не печатали, на них очень скоро обратили внимание те, «кому следует», и меня официально вызвали в районный отдел милиции. Мы поехали вдвоём с батюшкой: я, как обычно, была беременна. Начальник милиции долго рассказывал, как доблестные органы пресекли деятельность какой-то незарегистрированной секты, как успешно ведётся в районе пропаганда атеизма, попытался обвинить меня в незаконном (!) хранении и использовании печатной машинки! («Почему она не зарегистрирована у нас?» «Закон о регистрации пишущих машинок давно отменён». «У нас его никто не отменял! У нас вообще нет у граждан пишущих машинок».) В конце концов он отпустил нас с советом-приказом ничего больше не писать. Разумеется, я не подчинилась. Тяжелее было услышать тот же совет — не высовываться и жить с властями мирно — от одного из старых священников нашего района. Но винить его я не вправе: тот, кто начинал служение в годы тяжких гонений, знал, что не только выжить самому, но и сохранить храм от закрытия можно, лишь подчиняясь антицерковным законам.

Между тем я продолжала и писать, и говорить. В следующий раз меня просто похитили средь бела дня! Я отправилась из дома в магазин. По пути около меня остановилась милицейская машина и мне предложили проехать в сельский совет. Там меня ждал председатель сельсовета и милицейский чин. «Нам велено собрать со всех членов семей священнослужителей автобиографии, — сказали мне. — Вот бумага, пишите». Я поверила — и написала. Прочитав, председатель поморщился: «Зачем же про исключение из комсомола писать? Перепишите». Я отказалась: «Это единственный факт моей биографии, которым я горжусь». Меня отпустили — разумеется, уже пешком. Узнав об этом, батюшка счёл необходимым доложить о случившемся владыке Хризостому. Владыка меня отчитал. Оказалось, что никакого массового сбора автобиографий не проводилось — это была самодеятельность местных органов. «Впредь, — сказал владыка, — никогда ничего не пишите, всех отправляйте ко мне».

В третий раз — меня попытались призвать в армию. Дело в том, что в университете у нас была военно-медицинская кафедра и вместе со свидетельством медсестёр для гражданской обороны мы все получили военные билеты. И вот неожиданно в канун Пасхи 1983 года я получила повестку о призыве на военные сборы! Спасло меня то, что я была на девятом месяце беременности. Я написала на повестке: «Рожу — приеду», — и отправила бумагу обратно, предоставив им самим разбираться в ситуации.

Из всех попадавшихся мне на глаза атеистических статей больше всего возмутило меня письмо одной матушки, которая так же, как и я, вышла замуж за семинариста и на всю страну (заметка была в «Комсомольской правде») сетовала на то, что ей приходится притворяться верующей, хотя на деле она таковой не является. Больше всего горе-матушку беспокоило, «что же решит сын, когда вырастет» (так называлась заметка), удастся ли ей воспитать его в атеистическом духе или же он пойдёт по стопам отца. Я написала автору заметки (разумеется, безответно) и рассказала о своей жизни в селе.

Воспитать атеиста в те годы было не проблемой. Куда сложнее посеять и взрастить в душе ребёнка семена веры.

Сельский священник своих детей почти не видел. Храмов было мало, приходилось обслуживать несколько сёл. Меня батюшка брал на погребения, где нужно много петь, с младенцами, начиная с двухмесячного возраста. Пока мы служили над покойником, ребёнком занимался кто-то из старушек. Конечно, это было и негигиенично, и просто опасно, и я очень переживала по этому поводу. Но выбора не было. Мы тряслись по жидкой или тягучей грязи весной, по густой пыли летом, по мёрзлым комьям поздней осенью, по гололёду и сугробам зимой на ЗИЛах, тракторах, мотоциклах и телегах, часто с подвыпившими водителями, чтобы отпеть покойника в отдалённых сёлах. Однажды нас везли на двух мотоциклах, и их владельцы затеяли гонку по грунтовой дороге. С тех пор я зареклась садиться на мотоцикл.