На пороге

Лицо, придвинувшееся к опущенному окну, визгливым контрастом выступило на фоне изящества автомобильного дизайна. Этот полноватый мужчина средних лет чудесно подошёл бы на роль комбайнёра в советских фильмах первой половины ХХ века. Но в этой машине, наряжённый в блестящий итальянский пиджак, он смотрелся как путана в институте благородных девиц. Маленький округлый подбородок был неловко встроен в череп, казавшийся квадратным. Впечатление усиливалось стрижкой с пробором ровно по центру и маленькими очками в тонкой угловатой оправе.

– Ну что? – переспросил он громилу. – Ну вот как ты сам думаешь: что? Сажайте к себе и поехали – в спокойном месте поговорим с ним, чтобы знал, – жёлтые глаза переметнулись с громилы на Чёрного, поменяв выражение с презрительного на уничтожающее, – чтоб знал, подонок, как к чужим бабам приставать на остановках…

Глаза Чёрного в это время разглядели в полумраке тонированного салона ту самую девушку, чей голос ему показался знаком. Чёрный узнал её сразу.

– Постойте!.. – выпалил он. – Спросите у девушки! Я ничем её не оскорбил. Я одолжил ей свой свитер, потому как она была в абсолютно промокшей тонкой одежде… Она…

– Так ты на неё ещё и пялился, гад?! – оборвал его исповедь очкастый, мгновенно распаляясь злостью. Девушка молчала. Она посмотрела куда-то сквозь Чёрного и отвела взгляд – отстраненно, словно происходящее не имело к ней никакого отношения.

– Упаковывайте его, быстро!.. – заключил желтоглазый, отворачиваясь.

Чёрный почувствовал, как внутри него от живота к груди поднимается волна бурлящего смятения. В ней, словно щепки и обломки в штормящем море, перемешались фрагменты разных чувств – человечности, уважения к ближнему, любопытства, непонимания, негодования, оскорблённого достоинства, возмущения, страха, растерянности, агрессии. И на верхушке волны клокочущей пеной вскипела распирающая, всепоглощающая ярость, жажда уничтожения, которой он боялся больше всего. Она заставляла его видеть всё самое плохое в людях, в мире – в настоящем и в будущем.

Яркой вереницей образов вспыхнуло в его сознании воспоминание: четыре года спустя гибели родителей, он – в детдоме: ином, нежели тот, в который его определили в первый раз, с более человечными воспитателями и учителями, но всё же не менее чужом для него. Саша повзрослел, научился себя защищать от других зверёнышей, запертых вместе с ним. Его едкие остроты нередко доводили противников до исступления, а его крепкие руки и быстрая реакция заставляли излишне рьяных держаться на расстоянии. За ним уже закрепился титул «Чёрный». Саша не возражал и сам начал называть себя этим именем. Он вообще был нетребователен к обществу. Его единственная просьба заключалась в том, чтобы его оставили в покое. И окружающие на горьком опыте научились с ней считаться.

Все дети без родителей быстро взрослеют, но Чёрный казался взрослее их всех. На прогулках он всегда держался в стороне, стоя или прогуливаясь со сложенными на груди руками и о чём-то размышляя, и никогда не принимал участия в играх и иной, более или менее безобидной, деятельности одноклассников. Воспитатели, разумеется, не чувствовали себя слишком связанными правилами и применяли физическую силу для наказания детей, которые попадались на серьёзных проступках вроде воровства или избиения сотоварищей, но Чёрного обычно эти расправы не касались. И даже если порой он игнорировал требования педагогов, они нередко ограничивались внушением. Он был слишком взрослым.

И взрослые, и дети знали, что Чёрный держит слово: касалось то обещания отлупить вора или поделиться пайком, он никогда не обманывал. Вероломство для него было таким же бессмысленным и противным, как ковыряние в собачьей кучке. Так же он относился к наушничеству, но воспитатели ему всё равно доверяли. Иногда даже отправляли в город с каким-нибудь мелким поручением, предварительно взяв слово, что он вернётся.

Именно в эти годы Чёрный обнаружил в себе дар к общению с компьютерами, вероятно компенсируя этим взаимодействием добровольный отказ от общения с себе подобными. Компьютеров в детдоме было всего несколько штук. Это были доисторические угловатые динозавры, половина из которых уже не работала. Те, что ещё работали, громко скрежетали челюстями дисководов, надолго задумывались над простейшими задачами и постоянно теряли сознание. Но благодаря его таланту, даже эти монстры в присутствии Чёрного начинали вести себя цивильно, и программы, им написанные, не только удивляли доброватого спившегося учителя информатики – бывшего младшего научного сотрудника в закрытом НИИ, – но и брали первые призы на всевозможных олимпиадах.