На пороге великой смуты

Прятаться как в доме, так и на подворье было опасно. Те, кто устроил резню, могли вернуться в любой момент. Могли прийти жители слободы, чтобы похоронить убитых, а заодно и пошарить на осиротевшем подворье. Нет, нет… Нага зашёл в конюшню и обомлел. В тёмном углу стоял красавец конь Махмуда – Араб. Видно, разбойники очень торопились, если не взяли скакуна. А может, его не тронули по какой-то другой причине?

Нага завёл в конюшню и своего коня, привязав рядом с Арабом, кинул в кормушку пару охапок сена. Он огляделся вокруг, и сердце его замерло – он увидел ход на чердак. В одно мгновение в выветренной от опия голове родился план. Он взберётся на чердак и до вечера будет спать там, зарывшись в сено. Спать, спать! Даже есть так не хотелось, как спать. Пусть даже в холоде. А когда стемнеет…

Невероятных усилий стоило Наге влезть на кормушку, а оттуда из стойла, сквозь пролом в потолке, выбраться на чердак. Он сделал это, подтянувшись на руках, едва не зубами цепляясь за доски. Под камышовой крышей конюшни копной лежало сено. Нага зарылся в него с головой. Едва измученное тело ощутило покой, сон сморил его тут же.

Проснулся он, когда ночь окутала землю. Нага спустился с чердака и вывел коней во двор. Он направился к дому, попутно пнув обезглавленный труп Махмуда. «Вот она, вся наша жизнь, – с тоской подумал он. – Вот они, уже мертвецы, а не люди, без чувств, без мыслей, без надежд! А я пока ещё чего-то ищу в этой безумной жизни…»

В доме Нага нашёл блюдо с холодной бараниной. Он хватал куски и жадно ел стоя, вгрызаясь в кости зубами, с торопливостью голодного волка, рычащего и не подпускающего к случайной добыче остальных голодных членов стаи.

Потом он вывел коней со двора. Небо, как назло, прояснилось, и над головой ярко светила луна. Нага вдел ногу в стремя и вскочил в седло. Бросив на безмолвный дом прощальный взгляд, он уселся поудобнее и, опасаясь, как бы кони не заржали, слегка подстегнул Араба ладонью по крупу. Он тихо пошёл вперёд.

Но Нага ошибся, выбирая дорогу. Вместо того чтобы держаться степи, он решил ехать в обратном направлении, через лес. Нага не заметил прячущихся среди деревьев людей, зато они заметили его.

– Хватайте этого шакала! – крикнул всадник, державшийся впереди отряда.

Рванувшие лошадей всадники в считаные мгновения окружили Нагу.

– Вот тебе, свинья! – крикнул кто-то из них гневно и безжалостно опустив на его голову кистень. От смерти Нагу спасла шапка, но он без чувств свалился из седла на землю.

– Бей его! – оживились разбойники, размахивая оружием.

– А ну стоять! – прозвучал грозный окрик вожака, и он сам показался верхом на коне из-за толстого ствола осины.

– Албасты! – крикнул разбойник, сбивший с коня Нагу. – Погляди, он на том коне, которого мы оставили подыхать в стойле? Он никого не подпускал к себе, а этот…

– К его седлу привязан мой конь, – злорадно усмехнулся вожак. – Именно его я оставлял на сохранение этому мерзавцу Махмуду. Прими Аллах его душу!

Албасты спешился и склонился над лежавшим без памяти Нагой.

– Вот тебе на. Клянусь Всевышним, это лицо мне знакомо! Явился к своему братцу Махмуду, Садык. Но это ему вышло боком. Крепко звякнул ты ему по башке, Сабир, будет гудеть теперь она до самой могилы!

В это время Нага открыл глаза. Скрипя зубами от головной боли, он впился взглядом в лицо склонившегося над собой разбойника.

– О Всевышний, – сказал он. – Ты ли это, Калык бесшабашный? А я думал, что ты уже кормишь червей где-нибудь в степи. Ну, погоди, расплачусь я с тобой сполна за этот твой поступок.

– Господин, прости! – загоготал развеселившийся разбойник. – Теперь я твой господин, а ты мой раб, уважаемый Садык! И наперёд прошу никогда не забывать об этом!

Глава 6

В народе говорили: что хорошо в Святки – нехорошо в будни. Это проявлялось во всем. Святки в Оренбурге ничем не отличались от празднований в сёлах, станицах и малых городках. В это время отвергались все нормы человеческого общежития, игры были подчёркнуто эротическими: юноши устраивали розыгрыши в образах животных, щупали и лягали девиц, не ответивших им в прошедшем году взаимностью.

Помимо относительно невинных коляд и кощунственных игр в покойника, наши весёлые предки практиковали и другие забавы, которые могли и расстроить, и напугать целомудренных девушек.

В Оренбурге, в казачьем Форштадте, была особо распространена «игра в кобылу», во время которой молодые казаки на посиделках строили девок попарно и, приказав им изображать кобыл, пели хором: «Кони мои, кони, кони вороные…» Затем один из парней, изображающий хозяина табуна, кричал: «Кобылы, славные кобылы! Покупай, казаки!», а другой, «покупатель», выбирал одну из них, ощупывал и осматривал, как лошадь на ярмарке. Далее шла бойкая «торговля», полная непристойных жестов и неприличных песен, «кобылу» заставляли целоваться с «покупателем», а затем её «подковывали». Один из парней зажигал пук лучины – горн, другой раздувал «меха», третий изображал «кузнеца» и колотил по пяткам, а «покупатель» держал «кобылицыны» ноги, чтобы не убежала.