На повестке дня — Икар

Он все продолжал и продолжал, говоря все и в то же время абсолютно ничего, совершенно обходя вопросы обострения отношений и политики сдерживания агрессии.

«Ну почему я? — воскликнул Кендрик про себя. — Почему я? Да к черту все это! Все!» Он выключил телевизор, потянулся до телефона, позвонил в Колорадо и, услышав краткое «алло» Вайнграсса, произнес:

— Привет, Мэнни.

— Эй, парень, ну ты даешь! — закричал тот. — В конце концов, я правильно тебя воспитал!

— Брось, Мэнни! Я хочу выбраться из этого дерьма.

— Чего-чего ты хочешь? Да ты видел себя по телевизору?

— Вот поэтому-то я и хочу уйти. Забудь о застекленной парилке с бельведером наверху. Займемся этим позже. Давай вернемся в Эмираты — естественно, через Париж. Проведем пару месяцев в Париже, если захочешь. Ладно?

— Ничего не ладно, дурак! Раз тебе есть что сказать, скажи это! Я всегда тебя учил: потеряли мы контакт или нет, говори то, что, по-твоему, является правильным… Ладно, ладно, может, мы слегка и ловчили временами, но все равно все делали как надо. И об отсрочках никогда не просили, даже если приходилось платить!

— Мэнни, это не имеет ничего общего с тем, что происходит здесь…

— Да все здесь общее! Ты что-то строишь… Кстати, насчет строительства. Знаешь что, мой мальчик?

— Что?

— Я приступил к сооружению парилки на террасе и передал строителям чертежи бельведера.

Эммануилу Вайнграссу никто и ничто не помешает осуществить его планы.

— Мэнни, ты просто невозможен!

— Мне и раньше приходилось это слышать.

* * *

По вымощенной гравием дорожке в Рок-Крик-парке Милош Варак спустился к скамейке, стоящей у оврага, вода в котором устремлялась в Потомак. Место было уединенное, мирное, вдали от бетонных мостовых — любимый уголок летних туристов, стремящихся прочь от жары и сутолоки улиц. Как чех и ожидал, спикер палаты представителей уже сидел на этой скамье. Его густые седые волосы были спрятаны под ирландской шапочкой, козырек наполовину скрывал лицо. Длинную, болезненно худую фигуру облегал плащ, казалось совершенно невозможный при знойной влажности августовского вашингтонского дня. На сей раз спикер не хотел, чтобы кто-нибудь его заметил, что обычно для него было нехарактерно.

Варак подошел к нему и заговорил:

— Мистер спикер, для меня большая честь встретиться с вами, сэр.

— Сукин ты сын, иностранец! — Сердитое выражение длинного лица с темными глазами и изогнутыми седыми бровями одновременно отражало готовность защищаться, что для самого спикера, очевидно, было неприятно. — Если ты — мальчик на побегушках у какого-нибудь проклятого коммуниста, тебе лучше и не начинать, понял, Иван? Я не баллотируюсь на следующий срок. Ухожу. В январе конец, капут, а то, что произошло тридцать или сорок лет назад, ни хрена не значит! Усек, Борис?

— Вы сделали выдающуюся карьеру и являетесь позитивной силой в вашей стране, сэр, которая теперь и моя родина. Относительно того, что я русский или агент из стран Восточного блока, то последние десять лет я сражался и с теми и с другими, о чем известно ряду людей в вашем правительстве.

Политик с холодными глазами изучал Варака.

— У тебя не хватило бы духу сказать мне это, если бы ты не имел чего-то в запасе, — произнес он нараспев с акцентом уроженца Новой Англии. — И потом, ты мне угрожал!

— Только для того, чтобы привлечь ваше внимание, убедить вас встретиться со мной. Можно мне сесть?

— Садись, — разрешил спикер, но так, словно обращался к собаке, от которой ожидал послушания. А когда Варак сел на достаточно большом расстоянии от собеседника, спросил: — Ну так что тебе известно о событиях, которые, может быть, произошли, а может быть, и нет в пятидесятых годах?

— Точнее, это произошло семнадцатого марта 1951 года, — ответил чех. — В тот день в белфастской больнице Пресвятой Девы у молодой женщины, которая за несколько лет до этого эмигрировала в Америку, родился ребенок мужского пола. По ее словам, ей пришлось вернуться в Ирландию при весьма грустных обстоятельствах. Ее муж умер, и, понеся тяжелую утрату, она хотела родить ребенка дома, среди родных и близких.

— Ну так и что же? — холодно поинтересовался спикер.

— Думаю, вы знаете, сэр. Никакого мужа не было, но был человек, который, должно быть, ее очень любил. Молодой политик с блестящей перспективой, связанный по рукам и ногам несчастливым браком, от которого он не мог избавиться из-за церковных законов и слепой приверженности к ним его избирателей. На протяжении многих лет этот человек, который был также юристом, посылал той женщине деньги и навещал ее с ребенком в Ирландии так часто, как только мог… В качестве американского дядюшки, конечно…

— Можешь доказать, кто были эти люди? — резко перебил его стареющий спикер. — Мне нужны не молва, не слухи, не показания сомнительных свидетелей, а письменные доказательства.

— Могу.

— Чем? Как?

— Они переписывались.

— Врешь! — грубо отрезал старик. — Перед смертью она сожгла все проклятые письма!