На повороте

Особенно рад я статье, которую предоставил для первого номера Сомерсет Моэм: очень добротный, притом занимательнейший этюд об Эдмунде Берке как стилисте. Как Моэм очарователен! Почему-то я ожидал знакомства с несколько чванным и возбужденным господином и потому был приятнейше поражен его бережно чуткими, почти скромными манерами. Мы долго разговаривали о Черчилле, не о государственном муже, а об ораторе и литераторе, в чьей великолепно окрыленной и выспренней прозе столь сильно ощущается влияние Берка. Похвалив могучее красноречие Черчилля, мы также немного остановились на известных слабостях, характерных для его стиля, причем я, к сожалению, сделал бестактное замечание: «Ну что ж, такой старый человек вполне заслуживает снисхождения!» Никогда не забуду несколько расстроенную, словно просящую прощения улыбку, с которой Моэм указал мне на то, что премьер-министр с ним одного возраста.

18 декабря. Первый номер в типографии.

Я едва верил, что Шервуд Андерсон действительно даст нам рассказ. Когда мы с Кертисом две недели тому назад засвидетельствовали ему свое почтение, то нашли его дружелюбным, даже благосклонным, но ничего не обещающим. И вот прибывает от него этот прекрасный дар, «Девушка у очага»: история утонченной простоты и чувственно-меланхолической грации, очень трогательная, очень выигрышная, «настоящий Шервуд Андерсон». Что за достойный любви писатель! (В Европе недостаточно известный.)

Дальнейшая общественная суета в связи с журналом, иногда развлекающая, иногда утомляющая; всегда крадущая время.

Визиты к Стефену Винсенту Бене (одному из моих «distinguished sponosors»[279]; к Альваресу Дель Вайсу (первое свидание со времени Барселоны, отрадное); к Жюлю Ромэну (который теперь очень активно и интенсивно стоит «на нашей стороне» — что бывало отнюдь не всегда…); к Карло Сфорце (одухотворен, элегантен и отважен, как всегда); к Жаку Маритену (достаточно хрупкий облик поистине жреческого достоинства, совершенно при этом лишенный маслено-поповских черт); к Ноэлю Коварду, которого нахожу (приятно пораженный, как и в случае Моэма) гораздо проще и приятнее, чем следовало бы ожидать от профессионального, всемирно известного Charmeur. Естественно, он «честолюбив», однако он также тактичен и интеллигентен, отчего его честолюбие не вырождается в докучливое и смешное. Интеллигентное желание нравиться — не порок, а добродетель: оно делает вежливым и внимательным, даже рыцарственным. Да, Ноэль Ковард мне столь симпатичен, может быть, прежде всего этой рыцарской чертой. Впрочем, у него достаточно породистости и личностности, чтобы позволять себе некоторое позерство и аффектации, которые у его подражателей, у «would-be Noel Cowards», производят жалкое впечатление.

Необычайно занимательный, хотя необычайно крадущий время и утомительный Souper [280] у Анри Бернстайна, французского драматурга, в его номере в «Уолдорф-Астори», с Дороти Томпсон, Робертом Шервудом и одним голливудским «продюсером». Шервуд, чья пьеса «Рузвельт и Гопкинс глазами очевидца» делает теперь на Бродвее полные сборы, больше молчит (у него несколько неловкая, скованная манера, часто присущая очень высокорослым мужчинам). А что касается бедного киномагната, ему едва ли позволили вставить хоть словечко. Разговором завладели Анри и Дороти, но как! Оба полемизировали, рассказывали, острили, нещадно бранились. Если Бернстайнова статья для моего первого номера (все еще не отправленная) лишь наполовину столь блистательная, как его small talk[281], то «Дисижн» станет сенсацией. Старый сочинитель комедий и комедиант оказался raconteur[282] богатой изобретательности и замечательной выносливости. В три часа утра он все еще был в великолепной форме. Около четырех, правда, он начал сдавать, тогда как formidable[283] Дороти становилась все свежее. Под конец месье лежал где-то в глубине софы, отрешенный, не в силах вымолвить ничего, кроме монотонных фраз, которыми он присягал на верность своей далекой подруге, мадемуазель Еве Курье. «Eve est incomporable! Ah, comme elle est belle! Quelle femme! Elle est in-com-pa-rable…»[284] Мисс Томпсон все еще сидела за шампанским. В пять утра она закончила свой удивительный монолог о войне и мире, о настоящем и будущем кратким сообщением, что теперь ей пора идти домой: «My secretary is waiting for me. I have to dictate a couple of articles before lunch»[285].