На примере брата

Первые джинсы мне было разрешено купить после многомесячной ожесточенной борьбы, при поддержке матери и Массы, в четырнадцать лет. В этих джинсах я выходил в город, в них даже шлось иначе, медленнее, степеннее, с ленцой; отцу, который не уставал нахваливать походный шаг немецкого пехотинца, такая походка не нравилась. Я ходил в Дом Америки, располагавшийся тогда на Бинненальстере [26]. Там показывали фильмы, можно было брать книги. Фотоальбомы — я узнавал США по фотоальбомам. Видовые снимки лесов, высотных домов, озер, фермерских хозяйств, побережий — страна, которая поражала просторами и манила далями. Полная противоположность стране руин, с ее давящей теснотой, с ее предписаниями и правилами. Ячитал Хемингуэя, купил себе вдобавок к джинсам вельветовую рубашку. И толстую книгу для записей в грубой синтетической обложке, с надписью «Дневник». Когда я ее сейчас листаю, она пялится на меня чернильными строчками мелкого, странно угловатого почерка, в котором я с трудом узнаю свою руку, а в строчках сплошь и рядом слова, силящиеся выразить мои тогдашние грезы: стада буйволов, водопады, исполинские деревья. Одно слово небоскребчего стоит.

Поехать туда, пожить там, может, и совсем переселиться — такие меня, подростка, тогда снедали желания. Поехать в страну, где, как представлялось из Дома Америки, почти всегда светит солнце и вообще молочные реки, кисельные берега. Где все казалось простым, основательным и практичным. Что подтверждали даже две рубашки, полученные отцом в посылке милосердия. Они были такого качества, что даже прачка, приходившая к нам стирать и гладить, не уставала их нахваливать. На манжетах были пуговицы, а не двойные петли для запонок, вставлять которые отец терпеть не мог, перепоручая это муторное дело матери или мне.

Коробку от той посылки мать сберегла, она была из какого-то особо прочного картона с четырьмя большими буквами C.A.R.E. [27]на крышке. В ней хранились елочные игрушки, чудом спасенные в 1943-м из разбомбленногодома. И еще долго хранились, не считая немногих, неизбежно расколотых при ежегодной выкладке и укладке, пока последние, а вместе с ними и замечательная коробка не сгинули в огне при пожаре нашей квартиры в 1999 году.

Словесная формула, выработанная родителями для обозначения происшедшего с ними, гласила: удар судьбы.То есть нечто, на что сам человек никоим образом повлиять не может. Потеряли мальчика и кров— одна из фраз, с помощью которых так легко увести себя от раздумий о причинах. Так легко поверить, что личной бедой ты сполна получил свою долю всеобщего возмездия, а личным страданием внес свою лепту во всеобщее покаяние. Просто все это было ужасно,хотя бы потому, что мы ведь и сами были жертвами,жертвами злосчастной, непостижимой коллективной судьбы, нездешних демонических сил, которые либо действуют как-то помимо истории, либо являются роковой частью человеческой природы, но в любом случае катастрофичны и неотвратимы. При таком раскладе оставалось только покориться. Ощущая на себе всю жестокую несправедливость судьбы.

Каким видел себя брат? Что он ощущал? Осознавал ли хоть сколько-нибудь свою причастность, совиновность, со-преступность?

Только одно место в его заметках и письмах дает основание усомниться в пресловутом мифе о честных, отважных, порядочных войсках СС, мифе, который впоследствии усердно насаждался объединениями фронтовиков, но и у нас дома исправно пестовался родителями.

25 июля 1943 года он пишет письмо из Украины, откуда-то из-под Константиновки.

Мы перебрались на замечательные квартиры, все чисто красиво аккуратно прямо как у нас. Здесь много хорошеньких девушек, так что в этом смысле можешь за меня не опасаться, одну я даже думаю подцепить— то есть, я, конечно, хотел сказать, что и не думаю никого подцеплять... Похоже, люди здесь с СС еще дела не имели. Все нам радовались, махали, фрукты приносили и проч., прежде здесь только вермахт квартировал.

К этому письму приложены две гвоздики, засушенные, следы лепестков нежным розовым контуром отпечатались на бумаге. Шестьдесят лет лежат в письме гвоздики, выросшие в местах, где люди радовались немцам, потому что еще не имели дела с частями СС. Может, эти гвоздики ему подарила украинская девушка. А до этого еще фраза, претендующая на шутку, но за игривым тоном выдающая подавленное, задушенное в себе желание: и не думаю никого подцеплять.

Солдатам СС строжайше запрещалось заводить отношения с украинскими женщинами и девушками, расе господ не пристало смешиваться с неполноценными славянами.