На привольной стороне

В такие дни утром просыпаешься с чувством ожидания чего-то большого, светлого. Вскоре начинал таять снег. Копали в талом снегу лунки. Выберешь квадратик снега, и появится чистая как слеза вода. Черпаешь ковшиком в ведро и радуешься, сколько же воды кругом! Вода — большая в наших степных краях редкость. Речки нет, только глубокие-глубокие колодцы, из которых воду достаешь лейкой. Смотришь в колодец, а вода еле виднеется маленьким-маленьким озерком; к нему сбегаются, как жилочки, тоненькие ручейки. Сидишь и ждешь, когда накопится побольше. А тут вокруг сразу столько воды!

Было в нашей деревне русло высохшей речки. Никто из старожилов не знал, была ли она когда и как называлась. Но весной, в половодье, туда сбегалось множество ручьев, и старое русло снова становилось рекой. Вечерами все село — и стар и млад — собирались туда, жгли костры из навоза с соломой, пускали горящие кизяки в бурный поток и долго провожали глазами эти огоньки. Было много песен, шуток, смеха.

До конца зимы скотине не всегда хватало корма, и поэтому все с нетерпением ждали прихода весны. Зимой мама брала большие санки, и мы с ней ехали в поле искать под снегом оставшуюся с осени солому. Снег глубокий, проваливаешься по пояс, очень тяжело. А тем более если на санках солома. А когда появлялись первые проталинки, с радостью выводили туда ягнят, телят, и — начинались игры — «гори, гори ясно», «ручеек», «клек». В клек играли так: на кирпич клали доску, на доску — круглую небольшую чурочку, отходили на определенное расстояние и палкой сбивали ее. Это разновидность игры в городки, у нас она называлась — клек.

В «гори, гори ясно» играют так. Выбирается ведущий. Играющие встают парами друг за другом. Ведущий стоит впереди, спиной к играющим. Все поют:

Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло,
Глянь на небо —
Птички летят,
Колокольчики звенят.
Раз, два три!
Последняя пара — беги!

Последняя пара разбегается в стороны, стремясь соединиться впереди стоящих, а ведущий догоняет их. Если никого не поймает, снова водит, если кого поймал, тот становится ведущим, и игра продолжается.

В 11 —13 лет нам хотелось быть взрослыми. Надевали что-нибудь из одежды взрослых, собирались подружки, садились на бревнышки за домом, пели песни. Особенно в те поры пелось много волжских страданий.

Разлилась Волга широко,
Милый мой теперь далеко.
Ветерочек парус клонит,
От разлуки сердце стонет.
Весной Волга разольется —
Трудно Волгу переплыть,
Если миленький не любит,
Ох, трудно милого любить и т. д.

Лес от нашего села был за 4 километра, и вот в начале июня, на троицу, из леса приносили медуницу, шкерду, песточки — полевой хвощ. Все это мы, дети, ели. Перед некоторыми домами ставили березку. Избы изнутри тоже украшали веточками, цветами. Люди надевали свои лучшие наряды и веселились у березок. Нет, древних песен уже никто не знал. Пели:

Александровска береза
Середи Кремля стояла.
Она листьями шумела,
Золотым венцом веяла.

А больше пели частушки:

Скоро, скоро троица,
Земля травой покроется,
Скоро миленький приедет,
Сердце успокоится.

В лесу ландыши поспели,

По всему лесу духи,
Мы с миленьким расставались,
Когда пели петухи.

Незабудочка-цветочек,
Незабудочка-трава,
Не забудь меня, мой милый,
Не забуду я тебя.

Кабы знала — не срывала
Земляничку с краюшку.
Кабы знала — не влюблялась
В такого зазнаюшку.

Помню все платьица, какие у меня были в детстве. Было-то их мало. Летом как-то сдала лекарственные травы в медпункт и на вырученные деньги купила немного ситчику голубого с белым горошком, сама сшила себе сарафан. Взрослые на праздник вытаскивали из сундуков такие платки, что в глазах сияло от их красоты. Они были старинными, еще от бабушек и прабабушек. Сейчас такие платки можно увидеть только в музеях.

У нас дома стоял большой-большой сундук, кованный тонким кружевным железом. И когда мама, бывало, открывала его и начинала перекладывать вещи, я любила смотреть, что там хранилось. Был у мамы такой материал — белый батист с редко расположенными по нему колосками и васильками. У меня дух захватывало всегда, когда видела его. Потом мама сшила из него платья моим старшим сестрам, а я в семье была последним ребенком и носила только то, что останется.