На привольной стороне

Мы хорошо живем материально, а вот о душе забыли. Вспоминаю слова Л. Н. Толстого, которые он записал в своем «тайном» дневнике: «Мучительно тяжело на душе, знаю, что это к добру душе, но тяжело». У меня много сердечных, трогательных песен, требующих сопереживания слушателей, и как бывает больно, когда администраторы, организаторы концертов, редакторы прямо-таки приказывают не петь грустных песен. Мол, люди пришли на концерт отдохнуть, отвлечься, развлечься. Вот и развлекают, завлекают, отвлекают нас рок-ансамбли. Приучают ни о чем не думать. Просто сидеть и дергаться в такт музыке, ощущая после концерта пустоту в душе, а часто и головную боль.

Однажды на встрече в музыкальном училище педагоги попросили меня показать студентам плачи. Во время исполнения одного из них какой-то студент прямо-таки выскочил из аудитории, а в конце подошел и сказал: «Кто вам позволил терзать наши души?» Тут уж, как видно, другая забота о душе — не толстовская.

Никто не заставлял нас учить песни народные, плачи. Это все жило с нами. Я и сейчас, исполняя плачи, слышу голос своей матери...

Помню, как-то был страшно засушливый год в Поволжье. Травы посохли, скотине нечего было есть. Мы, дети, шли в кукурузное поле, чтобы натеребить там хоть немножко вьюнка-повилики, лягушатника и другой травки. Во всем было какое-то беспокойство и тоска. И вот я, дергая травку, начинала «вопить» о маме, которая была на работе в поле: ей, наверное, плохо, она устала там. Получался импровизированный плач. Сейчас вряд ли смогу это повторить. И столько было в этом моем плаче горечи и тоски, что потом долго не могла успокоиться.

Кладбище в нашей деревне находилось на горе. Надо было пройти большой овраг и подняться в гору. Если кто-то умирал, его провожали в последний путь всей деревней.

А я потихоньку уходила на могилку отца, опять и опять находила слова, чтобы выразить, как же нам трудно без тятеньки.

Говорю об этом не для того, чтобы разжалобить кого-то, а чтобы ответить на вопрос своих слушателей, где я училась петь народные песни, откуда знаю плачи.

Вот плач, который записал на Урале Л. Л. Христиансен от Ф. Ф. Погодаевой.

Да донесите-ко, да ножки резвые,
Да домашите-ко, ручки белые,
Да докачай-ко, буйна головушка,
Да до зеленой до мелкой рощицы.

Поднимитесь-ко, ветры буйные,

Нанесите-ко тучи грозные,
Тучи грозные немилостивы.

Ты раздайся-ко, мать-сыра земля,

И ты раскройся-ко, гробова доска,
Дак вы снимитеся, тонки саваны!
А разожмитеся да уста сахарны.
А уж как встань-ко ты да пробудися,
Да ты промолви-ко со мной слово ласково.
А уж я думушку пришла подумати,
А уж я тайное слово молвити
И приразмыкать свое велико горе.

А я осталася, горька-злосчастная,

А среди я моря на острове,
А я со своими-те я малыми детоньками
А нет ни родичкю у нас, ни племени,
Дак нет родимого у нас батюшки.
А он стена был у нас белокаменна,
Дак он свеча был да воску ярова...
А как развалилася стена белокаменна,
А как растаяла свеча воску ярова,
И потеряли же мы горьку потерюшку,
Да мы родимого своего батюшка,
А я потеряла да друга милова,
Друга милова — его любимова!

Муж Ф. Ф. Погодаевой умер от тяжелых ранений, полученных на фронте. Она рассказывала: «Как пойду на кладбище, еще не доходя до него, запричитаю».

А вот причет, взятый мною из книги Б. Б. Ефименковой «Северно-русская причеть» (М., 1980).