На прощанье я скажу

Сильвер качает головой. Ему худо от одной мысли, что нужно рассказать о прошлом вечере. Он только хочет сидеть здесь и растворяться в горячей в воде, покуда от него ничего не останется. Он закрывает глаза и видит Дениз, обнаженную, смотрящую на него с желанием. Как что-то подобное может произойти и испариться так дьявольски быстро? И почему всякая дрянь не испаряется с такой же скоростью? Какого… черта?

— Вот дерьмо, — произносит Джек.

— Что такое?

Он показывает пальцем.

— Это Гребаные Куперы.

Гребаные Куперы: Дана и Шон Куперы и их отпрыск Тайлер. Вследствие целой цепочки событий и недоразумений, которые никто никогда не был в состоянии до конца уяснить, Дана и Шон сочли «Версаль» идеальным местом для первых шагов их молодой семьи. Дана красива характерной для Среднего Запада красотой — блондинка, жизнерадостная, лицо вечно озарено расслабленной улыбкой. У Шона ни намека на лысину и атлетическое телосложение. А Тайлер — ну, он выглядит как Тайлер. Дана и Шон, разговаривая, смотрят друг на друга, а когда они лежат у бассейна и наблюдают за играющим Тайлером, ее рука непременно покоится на его, и они здесь — совершенный курьез, шоу уродов — они так непринужденно и естественно влюблены друг в друга, что это почти оскорбительно. Гребаные Куперы.

Дана ведет Тайлера купаться, и он радостно плещется в бассейне. Шон стягивает рубашку, являя на зависть всем рельефно накачанный пресс, и начинает снимать их на айфон.

— Доброе утро, ребята, — говорит он, проходя мимо джакузи.

— Доброе утро, — отвечает Оливер.

— Пошел ты, — едва слышно произносит Джек, но без души.

Трудно ненавидеть этих Гребаных Куперов, отчего ненавидишь их, конечно, еще больше. Гребаные Куперы — это ноготь, который цепляет и сковыривает каждую подсохшую болячку каждого обитателя «Версаля».

— Однажды, — говорит Джек, — однажды она трахнет своего тренера или курьера из службы доставки либо он трахнет кого-нибудь, ее лучшую подругу, а может, сестру Или ударит ее, или проиграет все их сбережения, или станет алкоголиком, или их сынок превратится в маленького садиста, топящего котят в ванной…

На этом Сильвер отключается. Он смотрит, как Шон залезает в воду, видит, как Дана улыбается ему, откидывается ему на грудь, когда они любуются плывущим сыном. С болезненной ясностью он вспоминает, каково это — быть молодым и влюбленным, и когда еще столько всего впереди. Он бы тоже их возненавидел, если бы не так чертовски устал.

Когда он поднимается к себе, уже сильно за полдень. Он заснул прямо на солнце, и теперь лоб горит от ожога. Он заходит на кухню и видит Дениз, которая сидит за столом и задумчиво пьет диетическую колу. Джинсы и черная футболка делают ее лет на десять моложе. Она второй раз в его квартире, прошлой ночью был первый, и ее присутствие приводит его в полное замешательство. Вчерашнее чувство стыда и незащищенности было смягчено темнотой и их общей наготой. Но теперь светит солнце, и они оба одеты, и хотя известно, что он не большой умелец считывать сигналы, Сильвер уверен, что сегодня до раздевания не дойдет.

Он ее потерял, он это понимает. Вообще-то он понял это прошлой ночью. Видел ее лицо в момент, когда уходил Рич, и понял, что по каким бы безумным причинам она ни переспала с ним, это была не любовь — по крайней мере не любовь, подразумевающая хоть что-то практическое. Он думает о Дениз и Кейси, ему горько и тоскливо, потому что несправедливо, что ему выпадает терять одних и тех же людей снова и снова.

Дениз поворачивается к нему, у нее усталый вид, глаза красные и чуть припухшие.

— У тебя дверь не заперта, — говорит она.

— Я потерял ключи.

Дениз кивает.

— Ну разумеется. Полагаю, она здесь сегодня не ночевала.

Он не знает наверняка. Озирается и пожимает плечами.

— Кажется, нет.

— Она не пришла домой.

— Она осталась у Локвудов?

— Нет. Валери ушла в глухую оборону. И в результате пришла к выводу, что ее сын — всего лишь невинная жертва.

— Просто она расстроена.

— Ага, прекрасно. Нашего полку прибыло.

Дениз откидывается на спинку стула и оглядывает его кухню, отмечая облезлую фанеру шкафов, дешевую технику, гору грязной посуды в мойке.

— Я чувствую себя, как ты, — говорит она.

— Ты о чем?

Она заминается на секунду.

— Прошлой ночью я сидела дома. Рича нет, Кейси нет, и я сидела там, в гостиной, на диване, думая только о том, как хочу, чтобы они вернулись, хотя знала, что этого не произойдет. Мне было страшно и одиноко, и я подумала о тебе и поняла, что, наверное, именно это ты испытываешь каждый день.

Он совершенно не понимает, что она пытается ему сказать. Он всегда так себя чувствовал с женщинами, которым плохо: они ждут от него каких-то слов, и если бы он только мог разгадать, каких именно, он бы помог им унять боль. Но он никогда не умел разгадать, что же это за слова, и всегда думал, что, если бы кто-то поделился с ним этой насущной информацией, его жизнь сложилась бы иначе.

— Так ты себя чувствуешь?

— Иногда.

— А в остальное время?

Он на мгновение задумывается.

— Наверное, у меня просто ощущение, что меня больше нет. Я словно уже умер.