На птичьих правах

                     Слабо?
         О том, как мириады…
   нет, много, ладно, миллионы —
        лианы, радуги, дриады,
 в твоём сознанье воспалённом —
   здесь, наяву, потрогать можно
  и не обжечься – но – не примут
          в свой светлый танец
             весь промокший
  будь даже балериной-примой —
смешно и думать. Просто внемли,
           благоговей, вбирай,
        наполни все капилляры,
                жилы, нервы.
       …вольны – дискретны —
               снова волны…

О том, что не фонтан – умеешь,

             а тут – фонтан!
             И ты бессилен
            взгляд оторвать
                   гипноз
          важнее нет ничего
    вот разве синью пунцовой
         вглубь чернеет небо
   чего ж ещё? – вода струится
 сливается, дробится в небыль
     и возвращается сторицей
             как те слова…
             сто леопардов,
    лиловых золотых зелёных —
их ловят дети – прыгать, падать,
 глотать осколки брызг солёных

      спеши, пиши его с натуры

 насколько хватит ямбов, красок,
     его сложнейшей партитуры
не исчерпать речёвкой страстной,
       и этот хор – его кантаты,
      их бесконечное кипенье —
       вода – пылающие кудри,
         о, детвора на карусели
   вот так смеётся, пенье статуй,
       огня, занявшегося пеной,
    всем водопадом перламутра
               в тебя впадает
                 воскресенье

Александру Соболеву

Искандер, эти реки
тесны и горьки для того,
кто привык родниковой водой
утолять свою жажду.
Как ручьи ни чисты,
кто вступил в эту реку однажды —
не отмоется,
нет иорданской волны.
 Бисер твой
рассыпается, не успеваешь сыграть, ни догнать,
ну их к чёрту, такие игрушки.
Немало народу
не заметили сами,
когда же лишились огня
в благородном стремлении
выйти на вольную воду.
Только там, за буйками,
всего лишь трясёт и тошнит,
ничего больше нет.
Те, кто плавает в мелкой посуде,
застолбили фарватер,
развесили всюду огни,
незаконнорождённых (как Фет)
 даже слушать не будут.
Постоянно рублю
 каждый сук, на котором сижу,
и пытаюсь взлететь,
отвергая позор притяженья.
Получается изредка —
неосторожным движеньем
приоткрыть над собой
чьей-то воли бездонную жуть.
Эту чашу медовую
пёрышком не исчерпать,
все, кто был,
лишь притронулись
к терпкому лунному краю.
Для Сизифа камней неподъёмных
 повсюду хватает,
и нетленной солёной колонной
 висит снегопад.
В каждой осени —
новый обет избежавших клише.
В каждом омуте —
тихие черти волшебной свободы.
Камень, брошенный в воду,
всегда попадает в мишень,
в самый центр кругов,
с трепыханьем по левому борту.

«А снег так и не выпал. Он кружил…»