На пути к войне

— Религиозная философия влиятельна повсюду, — объяснил Палатон, — но именно Дома смогли придать ей завершенность, и только у чоя из Домов есть бахдар. Права Заблудших ограничены, и религия помогает сдерживать их, напоминать, чего они лишены, побуждать достигнуть положение чоя из Домов, если они могут.

«Как будто желание иметь бахдар помогает обрести его, — устало добавил он про себя. — Как будто к этому можно побудить…»

— Но зачем очищать чувства?

— Потому что любое очищение подобно рождению заново. Мы с тобой не можем вновь родиться, и никто на наших планетах этого не может, но Прелаты пришли к выводу, что чувства, которыми мы наделены, могут быть рождены вновь, избавлены от всей нечистоты, очищены. И поскольку в большинстве случаев мы реагируем на ситуацию в зависимости от того, какой ее видим, изменения могут быть более эффективными, если наши представления приняли другой вид.

— Но на тезаров это не действует.

— Да, — Палатон вновь заерзал. — Строго говоря, да. Теоретически каждый чоя рождается с огнем в душе. Этот огонь заливает его душу, освещает ему дорогу. Когда огонь затухает, его уже не разжечь. После него остается только пепел.

— Но каким же образом я мог помочь тебе на Аризаре?

Палатон слышал, как Рэнд задвигался, садясь и пытаясь дотянуться до него в темноте пещеры.

— Не знаю, — просто произнес он. — А те, кто мог объяснить это, уничтожены или бежали.

Под ногами захрустели камешки. Палатон ощутил запах Рэнда прежде, чем почувствовал его прикосновение. Человек подошел к скамье, на которой сидел Палатон, и взял его за руку. Ощущение чужого прикосновения было невыразимым — теплые, сильные, гладкие юношеские пальцы сжимали руку Палатона. Он чувствовал, как искры бахдара пересекают границу бренной плоти и проникают в него, как будто стремясь оказаться дома. Он справился с потрясением.

— Что может сделать тезар в самом худшем случае?

— Согласиться на контракт, которым предусмотрено нападение на других чоя.

— И такое случалось?

— До событий на Аризаре — нет, и я могу только догадываться, что пилоты тех кораблей были изменниками.

— В самом деле?

— Пока еще не знаю. Но намерен это выяснить.

Рука Рэнда похолодела.

— А еще?

— Плох тот чоя, который похищает бахдар у другого.

— Похищает? Разве такое возможно?

— Редко, но возможно. Это ужасное преступление, натуральный паразитизм, — Палатон вспомнил о Паншинеа, который время от времени пользовался этим способом, чтобы поддержать свой гаснущий огонь. Он вспомнил о курсантах, которые отбирали бахдар у товарищей, чтобы не потерпеть поражение самим. — Это напоминает наливание вина в треснутый стакан, в котором оно не может удержаться. Бахдар постепенно исчезает, но это заставляет чоя вновь пытаться восполнить его.

— Значит, похищение бахдара вызывает смерть?

— Обычно — да. Теперь ты понимаешь, Рэнд, какие надежды мы возлагали на Аризар? Как Братья, вы способны совершить то, чего не в состоянии сделать мы сами. И мы не умираем, отдавая вам бахдар — нам остается только защищать вас от него. Нейтральная блокировка, которая разработана в школе, делающая вас слепыми и глухими, позволяет справиться с шоком от чувств, которыми вы не можете управлять.

— Нет, — Палатон понял, что Рэнд покачал головой. — Не все Братья могут выдержать груз бахдара. В верхней школе было много больных и безумных. Мы с Беваном и Алексой видели их. Там еще был крематорий…

— Значит, их грех усугубляется. Когда мы их найдем…

Они замолчали и сели, ожидая священника, который должен был придти, чтобы подготовить их для следующего этапа очищения.

Солярий храма был переполнен священниками и послушниками, собравшимися ко второму завтраку. Солнце било в изогнутые огромные окна, заливало столы и скамьи потоками тепла и света. Настоятельница Села помедлила, прищелкнула языком, еще держа поднос в руках, прошла по солярию и оказалась в зимнем саду. Здесь единственными присутствующими были она и Прелат.

Этот прелат, худощавый, истощенный нервный юноша, ерзал на скамье напротив Селы, его лицо было покрыто морщинами беспокойства. Он начал выбирать еду, принесенную на подносе. Села наблюдала за ним. На его подносе стояли все блюда, приготовленные для завтрака, но он почти не притрагивался к ним, и это изумило Селу.

— Кале, ты зря переводишь еду. Или, скорее, мы напрасно тратим на тебя еду. И то, и другое будет верным.

Прелат замер, ложка задрожала в его руке, лицо побледнело. Подобно большинству духовников, он пренебрегал украшениями для лица, принятыми среди чоя из Домов. Селе его лицо показалось чистым холстом, на котором еще нет ни выражения, ни любого проявления жизни. Чего же он боится? Почему нервничает?

Губы Кале задвигались, и он горько сказал:

— Неужели мне и впредь придется выслушивать твои оскорбления? Разве недостаточно того, что мне поручили наследника и этого чужака?

— Ты достойно несешь это бремя, — пробормотала Села и поднесла ко рту стакан.