На пути в Эммаус. Надежда во времена неопределенности

5. Возвращение в город

В предыдущей главе мы добрались до кульминации библейской истории, на основе которой написана эта книга. Нам осталось описать и обсудить еще одну, последнюю сцену, но прежде позвольте мне на минутку остановиться и подумать, какое значение имеет момент прозрения в Эммаусе для современного контекста, с которым я пытаюсь связывать разные моменты этого библейского эпизода.

Я уже говорил, что состояние учеников, решивших уйти в Эммаус из?за утраты прежней веры и краха былых надежд, во многих важных аспектах похоже на исторический и культурный контекст миллионов наших современников — христиан, приверженцев других религий и этических гуманистов. Но конечно же, повествование Луки этим не заканчивается. Уже на дороге в Эммаус обнаруживается что наши ученики, вопреки их собственным ощущениям, не брошены, они не одни. Когда они добираются до места назначения, их состояние и мироощущение полностью меняется, но самый неожиданный результат этого прозрения еще впереди. Тем не менее, если взять тьму и отчаяние дороги из Иерусалима в качестве метафоры, описывающей наше существование в постмодернистском, постхристианском мире, где Бога просто не видно, перед нами встает следующий вопрос: есть ли в нашем контексте параллель тому прозрению, которое ученики пережили в конце своего пути — а значит, есть ли у нас основания для возрождения подлинной, реальной надежды?

«Послания» с дороги в Эммаус, приведенные в конце двух предыдущих глав, наглядно и очень трогательно показывают, как весть о распятом и воскресшем Христе снова и снова становится основанием надежды в жизни тех, кто своей биографией невольно повторяет путь этих двоих учеников и с изумлением обнаруживает, что и его тоже настигла неожиданная радость. Интересно отметить, что Татьяна Горичева, описывая свой жизненный путь, рассказывает, как она подошла «к краю отчаяния, где начи–нается вера». Это значит, что смятение и духовная бесплодность дороги в Эммаус совсем не обязательно враждебны подлинной вере. Как раз наоборот, только когда грезы, на которые мы так полагались, на поверку либо оказываются пустыми фантазиями, бессильными выполнить обещанное, либо (что еще хуже) оборачиваются настоящими кошмарами — только тогда мы начинаем всерьез искать по–настоящему крепкие и глубокие основания для своей жизни.

Неудивительно, что на Западе сейчас многие ищут нечто большее, чем они сами, нечто трансцендентное; что в обществе все чаще говорят о необходимости найти прочное основание для ценностей, способных, во–первых, придать человеческой жизни реальный смысл и, во–вторых, сдерживать насилие и алчность, угрожающие всему творению. Как я уже говорил, современные западные христиане оказались в сгущающемся мраке дороги на Эммаус именно потому, что, несмотря на очевидные возможности свидетельствовать о Христе в таком контексте, в глазах многих людей, разочарованных современным миром и пытающихся искать альтернативные модели личной и совместной жизни, официальные христианские институты дискредитировали себя и безнадежно устарели. Давайте еще раз вспомним слова Татьяны Горичевой, назвавшей телеевангелистов «скучными и плохими актерами», и ее вывод о том, что мы не имеем права говорить о Боге, пока каждое наше слово не будет «жертвой, до краев наполненной настоящей, подлинной реальностью».

Получается, что, хотя христиане и исповедуют воскресение Христа из мертвых (и исповедание это фундаментально важно для выживания всей нашей веры), им тоже необходимо новое прозрение, обновленное ощущение присутствия Того, Чье воскресение мы провозглашаем, новое, преобразующее видение, способное возродить надежду, оживить веру и подготовить нас к тому непредсказуемому (и наверняка нелегкому) будущему, которое ждет нас с Богом в XXI веке. Эрнст Бекер, которого мы уже цитировали и который, по–моему мнению, является одним из самых значимых аналитиков современной культуры, писал, что «идеология коммерциализма эпохи модерна породила образ жизни, где люди из зависти постоянно сравнивают себя друг с другом, как никогда ранее в человеческой истории». Бекер считал, что организованное христианство позволило втянуть себя в эту нездоровую систему и оказалось бессильным перед напором безудержного потребительства. Однако он отличал христианство в его современной западной форме от того, что называл «изначальной» верой обычных христиан, и говорил, что если бы Церковь «всерьез восприняла собственную проповедь», то получила бы беспримерную возможность противостать любой «одномерной идеологии бессмертия» и освободить людей от невыносимого бремени — от необходимости самостоятельно придавать жизни смысл через богатство, славу или власть над другими[73]. Еще неизвестно, получится ли у современного западного христианства возродить такое видение, которое помогло бы ему в новом веке восстановить утраченную репутацию и стать достойным доверия свидетелем своему распятому Господу .