Согласно латиноамериканскому богослову и историку Хус?то Гонсалесу, во времена написания Нового Завета Рим считал себя не только величайшим городом всех времен и народов, но и величайшим строителем городов по всему древнему миру. Урбанизация стала орудием имперской политики, и на новых территориях быстро появлялись города, выстроенные по римскому образцу и подчинявшиеся правлению и идеологии кесарей. Элий Аристид превозносил успехи римского градостроения и горделиво утверждал, что «все берега и внутренние территории усеяны городами». Но, как пишет Гонсалес, в момент откровения и прозрения Иоанна, находившегося в заключении на острове Патмос, апостол увидел другой город, новый Иерусалим, по сравнению с которым блестящий Рим казался просто ничтожным. В грядущем городе нет слез и смерти, его врата никогда не закрываются, и туда может прийти всякий, из любого племени, колена и языка. Это видение было радикальной критикой Рима — да и любого другого города, построенного на алчности и насилии, где за внешним лоском успеха и процветания скрывается неприглядная изнанка городского существования. Но если видение Иоанна было непосредственным вызовом тогдашнему Риму, то сегодня оно остается не менее серьезным вызовом для самодостаточных пригородных церквей:
«В той же мере, в какой видение Иоанна было вызовом тогдашнему Риму, оно бросает вызов и нашим городам — городам, где великолепие куполов и небоскребов возвышается над мостами, под которыми ютятся бездомные; городам, где смерть гуляет по ночным улицам, где дети живут в страхе, а самые распространенные видения — это галлюцинации наркоманов и алкоголиков. Более того, если видение Иоанна было истинным и великий город любви и мира действительно является верным образом для описания Божьего будущего для человечества, какие выводы должны сделать из этого те из нас, кто решил, что единственный способ жить мирной жизнью — это бросить город со всеми его грехами и несчастьями и создать свои собственные маленькие 'новые Иерусалимы', где мы, отделившись от всех остальных, можем жить в мире и покое, пока горят наши города?»[80]
Получается, что библейская история, на основании которой написана эта книга, оставляет нам лишь две возможные альтернативы: либо пригородные христиане, «узревшие Господа», вслед за нашими учениками вернутся из Эммауса в город, чтобы рассказать об увиденном в столичном метрополисе, либо — если те же самые христиане останутся в комфортабельной изоляции, сознательно закрыв глаза на городскую реальность, — мы должны будем заключить, что
Когда двое учеников шли по ночной дороге назад в город, каким представлялось им будущее последователей Иисуса? В предыдущих абзацах и главах я не скупился на слова вроде «трансформация» и «обновление» и сейчас не собираюсь сам себе противоречить, но, пожалуй, нам было бы неплохо вспомнить тот конкретный контекст, в котором находились наши ученики, и абстрагироваться от событий, произошедших намного позднее, чтобы не приписывать тексту того, чего в нем нет.
Когда наши двое путников возвращаются в город (мы не знаем, как именно им удалось пробраться внутрь), горя желанием рассказать всем о своей невероятной встрече с Иисусом, их ошарашивают неожиданной вестью: нечто подобное уже произошло и в Иерусалиме, с Симоном Петром. Ученикам, вернувшимся из Эммауса, уже не нужно было убеждать «некоторых из наших» в подлинности своего переживания, поскольку эти «некоторые» встретили их словами о том, что «Господь истинно воскрес и явился Симону». Таким образом, рассказ о событиях в Эммаусе уже не был главной новостью часа, но лишь подтвердил то, что знали уже все. Христос опередил наших путников: откровение о воскресении Христа не может оставаться личным опытом отдельных людей, но дается всему сообществу верующих, чтобы они свидетельствовали о нем сообща.