На пути в Эммаус. Надежда во времена неопределенности

Однако и этим все не закончилось. Сопротивление новому можно увидеть на всех этапах истории раннего христианского движения, и эхо изначального взрыва, произошедшего в Иерусалиме, отзывается даже на страницах Книги Откровение в самом конце Нового Завета. По словам Хусто Гонсалеса, когда апостолу Иоанну на Патмосе было велено «опять пророчествовать о народах и племенах, и языках и царях многих» (Откр. 10:11) — причем сам Иоанн признается, что от такого призыва ему «горько стало во чреве», — ему предстояло бросить вызов этноцентричности тогдашних церквей, являя им видение межнационального, многокультурного сообщества, которое Бог намеревался сотворить во Христе.

«Иоанну–еврею открывается языческая церковь — церковь, где язычники или так называемые народы, «этне», «гойим», придут и займут свое законное место рядом с коленами Израиля, чтобы вместе с ними стать наследниками древнего обетования, данного Израилю о том, что он будет царственным священством. Это видение слаще меда, ибо в нем явлена вся полнота Божьего милосердия; но от него делается горько во чреве, потому что оно явно показывает, что в этой полноте ни один народ, ни одно колено, ни один язык не может претендовать на особую честь. В этом видении заключена горькая радость, потому что оно требует радикальных перемен в тех самых общинах, которым Иоанн служил и к которым относился с такой любовью»[83].

Вывод напрашивается сам собой: возвращаясь из Эммауса в Иерусалим, наши двое путников возвращались к такому будущему, которое не могли себе ни помыслить, ни представить. На тот момент они не имели, да и не могли иметь ни малейшего представления о масштабности грядущих перемен. Мысль о том, что храм вскоре перестанет быть главным местом поклонения, что освященные Богом обряды, столетиями символизировавшие святость, вдруг станут ненужными, и (что самое поразительное!) язычники смогут войти в Божье Царство через веру в Христа, не соблюдая обычных условий членства в Божьем народе, — все это было им пока неведомо, да они и не могли этого знать. Понадобятся десятилетия напряженной и болезненной борьбы, прежде чем христиане поймут всю полноту и все значение сотворенного Богом «нового».

Простираясь в Божье будущее

В свете всего вышесказанного, возникает еще один, последний вопрос, на который нам нужно ответить в контексте нашей библейской истории: можем ли мы вернуться назад в будущее, понимая и принимая тот факт, что впереди нас снова могут ожидать перемены, куда более радикальные, чем мы сейчас могли бы себе представить — а если бы и могли, то вряд ли эти перемены пришлись бы нам по душе. Работа историков богословия и миссионерского движения за последние несколько лет позволила нам сформулировать наше понимание того, что называется «сменой парадигмы». Иными словами, в истории богословия и миссионерства наблюдались периоды воистину радикальных изменений в понимании Христа и Евангелия, произошедшие в результате успешного перевода евангельской вести на новые языки и пересечения новых культурных барьеров. Вспомните те вопросы, которые я задавал студентам под сводами старинного собора в Глазго относительно единства и связности христианской веры на протяжении столетий в свете целого калейдоскопа самых разных и, казалось бы, разрозненных выражений этой веры. Это разнообразие объясняется именно тем, что, входя в человеческую культуру, Христос предстает перед нами не кем?то чужим, не Спасителем чужого, незнакомого нам мирка, но Искупителем всего мира и его конкретных культур и народов. Христианская вера обладает бесконечными возможностями перевода и перехода из культуры в культуру, и мы видим, как образец такого перехода, показанный нам в самом начале, когда от язычников, последовавших за Христом, не стали требовать, чтобы они приняли культуру тех, кто принес им Благую весть, повторяется снова и снова на протяжении всей человеческой истории.