На пути в Индию. Персидский поход 1722–1723 гг.

Сохранившийся автограф поданного генерал-адмиралу Апраксину мнения Петра I от 29 августа показывает, что царь уже примирился с мыслью о необходимости продолжении кампании в 1723 году. Но он ещё верил, что при наличии запасов провианта на восемь месяцев часть армии может маршировать к Низовой[71] и Баку, и рассчитывал, даже если доставить провиант не удастся, овладеть Низовой, а в Баку гарнизон отправить морем[72]. На военном совете бригадир И.Ф. Барятинский и Дмитрий Кантемир выступили за марш к Баку по суше, но только после прибытия эскадры капитана 1-го ранга Ф. Вильбоа с провиантом. Остальные единодушно советовали государю остановить поход и в лучшем случае перевезти гарнизон в Баку на кораблях[73].

Некоторые исследователи со ссылкой на турецких авторов указывают на прибытие в Дербент посланца турецкого султана, потребовавшего прекратить поход под угрозой войны[74]. О появлении в лагере какого-то турецкого представителя указывал в мемуарах Питер Генри Брюс: «Наша армия была готова на следующий день двинуться, когда, к нашему удивлению, прибыл из Шемахи турецкий посланник (в оригинале — ambassador. — И.К.), сообщив императору, что они овладели городом и что это было сделано по приказу его повелителя (в оригинале — grand signor his master. — И.К.); что он прибыл выказать его величеству обиды Порты его продвижением в эти земли, более того, настоятельно просить его отвести войска, и если император откажется — объявить войну против России. Взвесив эти обстоятельства должным образом, его величество не счёл правильным продолжать поход, поскольку не желал в данных обстоятельствах разрыва с турками, особенно когда он находился с цветом своей армии так далеко от своей страны; поэтому он принял решение повернуть назад; так это место стало крайним пределом, на это время, нашей персидской экспедиции, и провинции, которые горячо ждали нашей помощи, впоследствии были принуждены перейти под покровительство турок»[75].

Имеющиеся в нашем распоряжении бумаги Кабинета Петра I и Коллегии иностранных дел, а также походные журналы императора не содержат информации о прибытии кого-либо из турецких официальных лиц и подобном ультиматуме; не поднималась эта тема и в мнениях генералитета на состоявшемся в лагере «консилиуме». Турецкие власти в Стамбуле только в конце сентября или в октябре получили точные сведения о походе, а отправленный в Россию посланник Нишли Мехмед-ага прибыл в Москву к началу 1723 года, о чём речь пойдёт ниже. Армейский офицер Брюс не имел отношения к дипломатическим делам и, скорее всего, передавал распространившиеся в войсках слухи. Однако едва ли его сообщение является выдумкой. Возможно, Брюс называл «посланником» кого-то из прибывавших с письмам: жителей Шемахи? В одном из них шемахинцы сообщали о получении царского манифеста и ходатайствовали об отправке к ним русского «везиря», но в то же время указывали, что город «уступлен» султану и «во оном турецкие знаки»; в другом послании (от имени Мухаммед Рахима и ещё тринадцати человек) просили выслушать его подателя, уполномоченной передать суть «на словах», и выдать им «охранный лист»[76].

Лукавый уцмий 31 августа известил, что приготовил было 600 арб и тысячу быков; но не может их отдать, поскольку русские «пожгли» 12 его деревень[77]. Все ждали подхода эскадры Вильбоа. Однако едва она в составе семнадцати кораблей вышла из устья Волги в море, как «повредились все суда». Капитан-командор Мартин Гослер доносил, что «носы и кормы текли», а один корабль утонул; пришлось заново конопатить корпуса. 1 сентября Апраксин отправил Вильбоа приказ оставаться у острова Чеченя или Четырёхбугорного (последний ныне стал частью материка в дельте Волги), поскольку «мы с 5 числа сего месяца, ежели вы не будете, пойдём назад к тренжаменту, учинённому в Аграханском заливе». 4 сентября от капитана пришло известие, что его корабли, добравшиеся до Чеченя, «потекли». А 7 сентября транспорты были разбиты штормом и выброшены на мель[78]. И здесь часть провианта удалось спасти, но армия лишилась поддержки с моря. Надежды на продолжение похода больше не было.

Победное отступление

5 сентября Пётр торжественно отметил именины дочери Елизаветы, после чего, «зделав при реке Рубас транжамент, возвратился с войском к Дербенту, а в транжаменте оставлено казаков 300 человек». К тому времени стало ясно, что не оправдались и расчёты на занятие Баку. Прибывший в тот же день на шняве «Святая Екатерина» О. Лунин доложил, что в город его не пустили. Во вручённом офицеру письме бакинцы дипломатично благодарили царя за милость, но от российской помощи отказались («не желаем, чтоб войски ваши такую трудность восприяли») и уведомили, что уже два года успешно отбиваются от «изменников», а шах якобы послал к ним своего сына с армией[79]. Послание было признано «посмеятельным»; стало ясно, что триумфального приёма, как в Дербенте, не будет и город придётся «добывать».