На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Двойная природа Моисея как вождя еврейского народа и пророка, имеющего прямой контакт с Богом, давала возможность отождествлять с ним не только русского царя, но и Церковь. Для объяснения своей роли в 1812 г. Церковь использовала эпизод борьбы Иисуса Навина с Амаликом, во время которой Моисей стоял, поднявши руки к небу. «И когда Моисей поднимал руки свои, одолевал Израиль, а когда опускал руки свои, одолевал Амалик. Но руки Моисеевы отяжелели, и тогда взяли камень и подложили под него, и он сел на нем. Аарон же и Ор поддерживали руки его, один с одной, а другой с другой стороны. И были руки его подняты до захождения солнца. И низложил Иисус Амалика и народ его острием меча» (Исх. 17: 11–13). В роли Моисея, молящего Бога о победе, выступает Православная церковь, а в роли поддерживавших его руки Аарона и Ора – русский народ, объединившийся вокруг Церкви в момент опасности. «Что убо будет с нами грешными; ежели вы, Православные чада Церкви, яко же Аарон и Ор не поддержите в молении рук наших собственным благочестием вашим и добродетелями?» [Августин, 1812, с. 4–5]. Наполеона же, уподобляемого Амалику, ждет аналогичная судьба: «Тако пагубою погублю память амаликову от поднебесныя» (Исx. 17: 14).

Столь же безоговорочно, как и отступление русской армии, церковные проповедники приняли и сдачу Москвы французам. Это событие, как и московский пожар, хорошо вписывалось в библейское повествование о взятии и разрушении Иерусалима. Москва еще не была взята, а Николай Цветницкий в своей проповеди в Нижнем Новгороде уже экстраполировал разрушение Иерусалима на древнюю столицу: «Путие Сиони рыдают, яко несть ходящих по них в праздник!» (Пл. 1: 4). Таким образом, язык, описывающий событие, задавался раньше самого события, и Плач Иеремии в устах нижегородского проповедника звучал как пророчество. Вместе с тем московский пожар получал характер искупительной жертвы: «Гори, гори, святая жертва, за спасение России, за спасения всей Европы». Особо подчеркивался богоугодный характер этой жертвы: «Всевышний благоухание туков твоих приемлет яко воню жертвы Авелевой» [Августин, 1813а, с. 6].

В проповедях занятие Москвы неприятелем – «грозное Божие посещение» – кодировалось различными библейскими сюжетами. Оно могло «прочитываться» и как взятие Иерусалима Навуходоносором, и как аналогичное действие, совершенное Антиохом Эпифаном. При всем параллелизме этих сюжетов между ними существует различие. В первом случае акцентируются грехи Иерусалима, жадность и жестокость завоевателя, а также постигший его плачевный финал: «Гордый Навуходоносор! Восхищайся добычами, похищенными из дому Господня: – еще мало, – и ты не будешь обладать оными. Невидимая рука определила падение могущества твоего; она начертала пределы кровавому владычеству твоему» [Там же].

Во втором случае, взятом из книг Маккавейских, помимо всех этих мотивов присутствует еще гражданско-тираноборческий пафос, и ветхозаветная тема получает трактовку в духе теории естественного права. Так, Епископ Евгений (Болховитинов) говорил: «Неоспоримо, что человек получил от Бога естественные силы отклонять всякое насилие и вред; а разум изобрел и пособствующие тому средства во всех случаях» [Евгений, 1813, с. 6]. Еще в начале войны митрополит Амвросий (Подобедов) в своей проповеди, произнесенной в Казанском соборе, воскликнул, обращаясь к пастве: «Да воздвигнет из вас Господь новых Маккавеев» [Воззвание, 1812, л. 15 об.]. Менее чем через год на том же самом месте, у гроба Кутузова, Филарет (Дроздов), вспоминая эти слова Амвросия, увидел в подвиге погребаемого полководца отклик на этот призыв Церкви. В своей речи Филарет особенно настаивал на том, что сближение Кутузова и Маккавея не случайно: «Не минута нечаянности сближает пред нами, слушатели, память бессмертного Михаила с памятью бессмертного Маккавея». Обращая внимание на тождество их имен («Имя Маккавей с еврейского толкуется: “Кто, яко Ты, Боже?” Михаил с еврейского же значит “Кто, яко Бог?”») Филарет тем самым внушал своим слушателям, что сам Бог откликнулся на призыв Амвросия и в Кутузове явил новому Израилю нового Маккавея [Филарет, 2003, с. 110].

Маккавейский сюжет давал возможность провести линию, отделяющую истинных сынов отечества от ложных. Последние отклонились от национальных традиций и «ни во что ставили… Только Еллинские почести признавали наилучшими. За это постигло их тяжкое посещение, и те самые, которым они соревновали в образе жизни и хотели во всем уподобляться, стали их врагами и мучителями» (2Мак. 4: 15–16). Эта библейская сентенция легко переводилась на язык современной ситуации: иудеи – русские дворяне, эллины – французы. Так, Тверской архиепископ Мефодий (Смирнов) обращал внимание своих слушателей на то, что «Господь Бог во гневе своем употребил бичом против нас, тех самых иноплеменников, кои, быв приняты нами в наставники и учители, поколебали в нас веру, и развратили наши нравы» [Мефодий, 1814, с. 7].