На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Наименование Александра «Христом» (помазанником) и уподобление его Давиду имеет различную информационную природу. Первое отсылает к устоявшейся отечественной традиции сакрализации монарха [Живов, Успенский, 1987, с. 47–154] и в силу этого мало информативно; второе порождено конкретной ситуацией и направлено на пробуждение в сознании аудитории соответствующих ассоциаций. Отсюда ее повышенная информативность.

Вряд ли можно безоговорочно принять следующее положение В.М. Живова и Б.А. Успенского: «Усиление сакрализации вне барочной традиции особенно обозначилось во время Отечественной войны 1812 года, когда библейская символика была перенесена на Россию в невиданных ранее размерах, а происходящие события воспринимались как апокалиптическая борьба Христа и Антихриста» [Там же, с. 135]. Это верно в отношении ситуации 1806 – первой половины 1807 г., когда, согласно указанию Синода, в Наполеоне следовало видеть «лжемессию» [ПСЗРИ, т. 19, с. 929; Мельникова, 2012, с. 47–59]. При этом следует отметить, что отождествление Наполеона с Антихристом характерно в большей степени для мирских текстов, чем для церковных. Что же касается ситуации 1812–1814 гг., то здесь обращает на себя внимание тот факт, что в проповедях этого периода Наполеон практически не именуется Антихристом, а наименование Александра Христом (в значении «помазанник») является всего лишь данью традиции. К тому же ветхозаветная символика в проповедях военных лет явно преобладает над новозаветными реминисценциями. Поэтому правильнее было бы говорить не о сакрализации, а о героизации монарха в этот период. Объяснить это довольно легко: ветхозаветный патриотизм лучше отвечал военной ситуации, чем новозаветный космополитизм. Признание России «новым Израилем» представлялось продуктивным в плане пробуждения народных чувств. Это позволяло проповедникам, с одной стороны, постоянно указывать русским людям на их грехи перед Богом и призывать их к нравственному очищению – необходимому условию победы; а с другой стороны, утверждать, что «россияне суть язык избранный, людье Божьи, и Россия есть страна покровительствуемая небом» [Августин, 1813, с. 7]. Соответственно и Александр I отождествлялся то с Моисеем: «Гряди по путям Господним, соверши дело избавления людей от работы нового Фараона» [Антоний, 1814, с. 10], «Бог, яко же Моисея дал в Бога Фараону, так восхотел Он, чтоб Александр был Богом Наполеона» [Августин, 1814а, с. 4]; то с Давидом: «кроткий Давид России» [Антоний, 1814, с. 9]; то с Соломоном: «Российский Соломон» [Августин, 1813а, с. 6]. Этими библейскими образами проповедники кодируют традиционный титул царя «Отец Отечества». Этим же одновременно утверждается и мессианская роль русского народа и роль Александра как посредника между Богом и своими подданными.

Идея русского мессианизма становится особенно популярной с начала заграничных походов. Вскоре после сражения под Лютценом, ректор Духовной семинарии и один из популярнейших проповедников того времени Филарет (Дроздов) в «Беседе любителей русского слова» прочитал свое «Рассуждение о нравственных причинах неимоверных успехов наших в войне с Французами 1812 года» [Филарет, 1813].

В этой речи Филарет противопоставляет внешние (материальные) границы государств их внутреннему (духовному) единству: «Что есть государство? Некоторый участок во всеобщем владычестве Вседержителя, отделенный по наружности, но невидимою властию сопряженный с единством всецелого». Отдельное существование государства означает пребывание вне Божественного покровительства: «Оставив Бога, оно может быть на некоторое время предоставлено самому себе…, но вскоре поражается правосудием, как возмутительнейшая область Божьей державы» [Филарет, 1813, с. 234–235].

Сила России и причина ее победы над французами заключается, по Филарету, не только в ее внутренней сплоченности, но и в вере в то, что «владеет Вышний Царством человеческим» [Там же, с. 6]. Именно эту мысль русский народ во главе с Александром должен внушить «заблуждающимся народам» Европы. Отсюда мессианский и вселенский характер России и отсюда же особая роль Александра, «который твердостию в праве спас твою державу, и благостию в могуществе спасает царства других» [Там же, с. 14]. Филарет был весьма осторожен в плане сакрализации монарха и всегда старался проводить грань между величием царя земного и Царя Небесного. Однако в проповедях других священнослужителей эта грань нередко размывалась.