На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Предчувствие немилости заставляло его смотреть на собственное пребывание в Полоцке скорее как на ссылку, чем как на службу, что приводило его в состояние близкое к отчаянию. В письме к сыну от 7 июня он писал: «Я не припомню никакого периода моей жизни, когда бы я был более одинок, более уединен и более отдален от всего живого и всего утешительного. Я провожу все дни в моем кресле и покидаю его только для постели» [Ibid., p. 138]. Такое состояние длилось до 7 июля. Уже шла война, когда Местр получил предписание немедленно отправляться в Петербург. Письмо было «короткое, холодное и даже несколько неловкое (un peu gênée)» [Ibid., p. 158]. Местр немедленно отреагировал («я ответил 8 июля коротким письмом с легким налетом грусти») и отправился в Петербург. В столице он получил ответное послание, «написанное по приказу» и «полное таких знаков уважения и одобрения, что, по правде говоря, Сир, их неловко повторять» [Maistre, 1884–1886, t. 12, p. 160]. Этим комплиментарным письмом царь, видимо, пытался как‑то подсластить пилюлю. Но суть дела от этого не менялась. Карьера составителя правительственных документов, едва приоткрывшись перед Местром, оборвалась столь же неожиданно, как и началась. Сам Местр склонен был объяснять это перлюстрацией его дипломатической переписки, из которой следовало, что все известные ему государственные секреты России он передает своему королю Виктору Эммануилу I. Местр не считал себя виновным, так как с самого начала предупредил Александра I о том, что именно так он и будет поступать.

Причина, конечно, была не в этом. Изменились планы самого царя. В день своего отъезда из Петербурга в армию, он назначил государственным секретарем А.С. Шишкова, поручив ему составлять манифесты, рассчитанные на русский народ. Местр был нужен лишь на тот случай, если войну начнет Россия. В таком случае проект восстановления Польши стал бы частью более широкой пропагандистской кампании, рассчитанной на Западную Европу. Война же на русской территории требовала иных пропагандистских моделей. Для их создания, с точки зрения царя, лучше подходил Шишков, как автор нашумевшего в предвоенный период «Рассуждения о любви к Отечеству».

Таким образом, Местр из активной политической фигуры 1812 г., какой он уже видел себя, превратился в стороннего наблюдателя. Оценки, даваемые им событиям и действующим лицам 1812 и последующих годов, представляют несомненный интерес и нуждаются в специальном изучении.

Глава 5 Жозеф де Местр и адмирал П.В. Чичагов

Заявленная проблема, исходя из имеющегося корпуса источников, может рассматриваться лишь в одном направлении, а именно, как личность и деятельность Павла Васильевича Чичагова отразилась в текстах Жозефа де Местра. Для постановки вопроса о влиянии сардинского посланника на русского адмирала не имеется достаточных оснований. Скорее можно говорить о полном или почти полном несовпадении их взглядов, что в свое время вполне справедливо было отмечено А.Н. Шебуниным: «Спорили о материи и духе, о провидении, о системе Коперника и т. д. и оказывались на диаметрально противоположных позициях. Несмотря на это, Местр любил Чичагова и во время их разлуки, когда Чичагов был в Париже, мечтал о том, как будет еще дремать в его креслах, а в промежутках спорить с ним» [Шебунин, 1937, с. 591; Maistre, 1884–1886, t. 11, p. 393–394, 395–396, 450, 464].

В истории взаимоотношений Местра и Чичагова довольно важную роль играет депеша Местра от 2/14 июня 1813 г. Ее копия и сопровождающее письмо с резкими оценками отложились в архиве князей Воронцовых и были опубликованы без каких‑бы то ни было комментариев в 15‑м томе издания этого архива. В первом номере «Русского архива» за 1912 г. появился русский перевод этих документов также без пояснений [Местр, 1912, с. 46–61]. В этой публикации опущена и надпись, предваряющая письмо «Au chancelier» [Письмо неизвестного лица… 1912, с. 62–63], указывающая на то, что копия депеши отправлена канцлеру Н.П. Румянцеву. Письмо содержит резкие выпады против Местра, который, по словам автора, стремится «подорвать славу Русского народа и князя Кутузова» и одновременно льстит Александру I, проводя, таким образом, «разделительную черту между Государем, справедливо уважаемым и ценимым, и его народом, только что явно доказавшим ему свою привязанность, как правителю мудрому и кроткому» [Письмо неизвестного лица… 1812, с. 62].