На распутье

Вскоре вся Тверская земля вздохнула свободно от самозванца.

XVII

Лучинка чадила, задувавший в дверную щель ветер мотал огонь; начальник тульского отряда пододвинул ближе к глазам грамоту Болотникова:

«Велим боярским холопам побить своих бояр, именья их пожечь. Жен взять себе…»

Прокопий Ляпунов, не дожидаясь, когда чтец закончит, взмахнул рукой:

— Нам с Болотниковым не по дороге! Как ни худо, а придется виниться перед Шуйским.

Сумбулов засопел коротким носом, на низком лбу его выступила испарина — надо было выбирать из двух зол…

— Деваться некуды… Прокопий прав. Наших жен будут сильничать под телегами, а своих грязных баб возводить в боярыни. Такого мы не потерпим!

Истома, не мигая, глядел на дрожавший огонь лучины, соображал и взвешивал, и чем больше он думал, тем все больше закипало в нем тщеславие и самолюбие: «Холоп никогда не станет надо мною, над потомственным дворянином!» В глубокой тишине он сказал:

— Галерная шкура! Ивашку драли кнутом, как вора. За им рати не пойдут.

Прокопий Ляпунов, встряхнувшись, как бы сбрасывая остаток сомнения, поднялся из-за стола, заявив:

— Этой же ночью уходим.

В сумраке беззвездной ночи замер стук копыт их коней… Купырь, выведав, что произошло, кинулся в шатер к Болотникову.

— Подымайся! — Елизар затряс крепко спавшего атамана; тот, лягнувшись клешнеобразной ногой, схватился спросонок за саблю, но, узнав Купыря, сипло спросил:

— Чего стряслося?

— Ляпунов с Сумбуловым утекли. Вставай, атаман!

Поднятые казаки кинулись к лагерю рязанцев и туляков — на том месте лишь дотлевали одни уголья: Ляпунов с Сумбуловым всех увели к Москве. Болотников бросился к Пашкову; холодная занималась заря. Истома в исподнице сидел на постеле и пил с похмелья рассол, прижмуренными глазами повел на потемневшее от злости лицо Болотникова.

— Пошто ж остался? Беги вслед за ими! — Болотников недоверчиво уставился на Пашкова.

— Не бери на глотку, Иван, — осадил его Истома, неторопливо одеваясь. — Я не ниже тебя.

— Вижу. Не можешь смириться, что я — холоп. Все вы — иуды. Но я приду победителем в Москву!

Пашков молчал, утаивая свои мысли; Болотников тяжелыми шагами вышел вон, велев подымать войско. Над полустепью, когда тронулись, залепил снег. Сутки ярилась вьюга, забивая звериные и людские тропы, и в белой мути рекой текла повстанческая рать.

…В Коломенском Болотников продолжал ждать вестей от самозванца, но от того — ни слуху ни духу. Казацкие атаманы едва удерживали от загула войско. 20 ноября 1607 года Болотников получил известие, что смоляне, соединившись с воеводой Колычевым, взяли Волоколамск. Неделей позднее лазутчики донесли: воевода Михайло Скопин-Шуйский подвел полки к Данилову монастырю. Все дни Болотников не слезал с седла, объезжая войско, то тут, то там говорил:

— Повоюем, ребятушки, скоро возьмем Москву.

Своим воеводам Болотников приказал:

— Оседлать Ярославскую и Вологодскую дороги, казакам велю стоять накрепко и держать из последних сил Красное село! Не обманываюсь: супрочь сего села двинет воевода Михайло Скопин-Шуйский. Рать у него велика. Выслать казаков на Рогожскую слободу. Эти две позиции держать, с места не сходить, а когда Шуйский кинет остатние силы — опрокинуть и гнать, елико выйдет возможным, к Китаю. С Богом, братове!

— Вся надежда на саблю, казаки, — добавил Заруцкий.

Кологривов зычно бросил:

— За нею дело не станет. Дал бы Бог удачу!

— У Шуйского много пушек. Как бы он нас не перебил всех, — заметил Кохановский.

— Коли страшно — сиди у бабы под юбкой, — высмеял его Кологривов. — Ты такие речи, пан Кохановский, не гутарь: казаки трусов не чтут!

— С Богом, атаманы! — Болотников птицей метнулся в седло. — На Москву! А когда ее добудете — все ваше, что душе угодно, то и берите!

Воевода Михайло Скопин-Шуйский на вороном коне гарцевал у ворот Данилова монастыря. Безглазое занималось утро 1 декабря; ратники месили грязь со снегом, дрогли на ветру, но подъема духа не теряли, и это радовало молодого воеводу.

— Ходчее, ребята! Подыми знамя. Носов не вешать!

Старые ратники, с доверием оглядывая молодого воеводу, меж собой поговаривали:

— С им не то что под началом Мстиславского. Того всюду бьют. Привык князь к пуховым перинам.

Полки поспешно двигались к Коломенскому. Впереди, на возвышенностях, замаячили конные дозоры болотниковцев. Воевода Скопин, пришпорив коня, пустил его шибкой рысью. На взгорье он придержал коня. По правую сторону чернел лес — оттуда, как вытряхнутые из мешка, выползали конные казацкие сотни; левее проглядывали купола коломенского кремля, впереди лежала деревня Котлы. Основная масса конницы Болотникова устремилась к ней.

Ивашка подъехал к Пашкову.

— Ударишь левее Котлов по смолянам и ржевцам, — приказал Болотников Пашкову. — У тебя сорок тыщ войску — и, видит Бог, Истома, как я на тебя ноне надеюсь!

Пашков заверил его:

— На меня, Иван, можешь положиться как на каменную гору. Нешто не знаешь?

— Иди, Истома, с Богом! — Болотников поймал ускользающий взгляд Пашкова, и какое-то смутное, тревожное предчувствие охватило его.