На распутье

— Не все там воры. Я иду на негодную войну, — упорно повторил Михайло, — говорю это, государь, пред Богом и тобою. Тут я ни тебе, ни себе славы не найду. Ты не любим народом, прости за правду, — вспомнив услышанное: «хотя бы нам черт, только бы не тот», замолчал воевода.

— И ты не со мною! — сказал с грустью Шуйский. — О Боже, за что?!

— Как же не с тобою? На лжи, государь, благоденствия не построишь. Но я готов к походу. — И воевода направился к порогу.

— Постой! Пошто ж ты сказал про ложь? — остановил его Шуйский.

Михайло Васильевич молчал.

— Где я, племянник, солгал?

— Я иду биться за тебя, — уклонился Скопин.

— Разве я неволю тебя?

— Государь, позволь мне уйти, — тихо попросил Михайло.

— Иди! Боже, ты видишь, как я люблю тебя!

Свежие войска царских воевод дела не поправили: Болотников прочно сидел в Калуге. На военном совете Скопин сказал:

— Завтра поутру всех окрестных мужиков выгоним на рубку дров. Нужно сготовить не менее ста возов. Уложим дрова на сани, а сани подгоним под самый ров. Как только ветер повернет на город — запалим подмет… кострище со стен и со всех башен, а их шестнадцать, живо перекинется на дома. Иначе, воеводы, нам детинца не взять — только людей погубим.

Мстиславский подумал с завистью: «Далеко шагаешь, Михайло, да и мы не глупее тебя».

Как только дозорные донесли Болотникову о подвозке по рвам возов с дровами, он сразу же разгадал замысел, велел позвать трех опытных казаков. Их привел Белобородько.

— Вот что, ребятки! — сказал Иван. — Воеводы хочут запалить детинец. Они подвезли сто возов с дровами — ждут ветру. Стало быть, мы их должны упредить. А посему даю вам сроку: за две ночи вырыть подкоп к середке подмета, заложить поболе пороху.

— Поспеем ли? — сказал Белобородько.

— Надо поспеть, покель ветер дует в нашу пользу.

На третью февральскую ночь тяжкий взрыв взметнул на воздух не только подмет, но и всю войсковую сбрую. Летописец писал:

«От лютости зелейные подняся земля и з дровы, и с людми, и с туры, и со щиты, и со всякими приступными хитростьми. И бысть беда велика, и много войска погибоша, и смеется все войско».

— Ловко! Саданули-то… Всю требуху подняли! — радовался на работу казаков Ивашка. — Ай молодцы, ай сукины дети! Чисто дело!

На рассвете Болотникову донесли, что царские воеводы с остатком войска панически отошли от Калуги. Иван приказал Юшке Беззубцеву и Долгорукому:

— Останетесь оберегать Калугу. Даю я вам, атаманы, всего две сотни, — сумейте, на случай чего, отбиться. Я ж со всей ратью покидаю детинец. Медлить нельзя.

XX

Теперь следовало поспешно двигаться к Туле, чтоб соединиться с «царевичем Петром». В ночь вытянулись обозы, двинулись казацкие сотни и ратники-холопы. Туманилась оттепель. Бобыли огладывали сохи, в кухнях с прогнившими крышами дышали горны, мужики хлопали тяжелыми фартуками — ковали коней; нигде не слыхать было ни спевок, ни смеха. К двигавшемуся войску пристало пополненье — холопья в дерюжных портках, в лаптях и чунях[28], с топорами и дрекольем; иные, кто посмелее, подходили к Болотникову под благословенье: «Идем с тобою, отец. Ничего у нас нетути — одне портки». Тот отвечал: «С Богом, молодцы, с Богом!» Ночами из-под мостов вылезали люди с кистенями, с драными мордами, у костров заводили разговоры:

— Доберемся до Москвы — уж там погуляем! Пощупаем боярынь!

Войско, как квашня, взбухало разношерстным людом. Болотников оглядывал его то ли со страхом, то ли с радостью — сам не ведал, что так поднимет народ.

В тридцати верстах от Тулы, на берегу какой-то речки, он остановил коня; тут располагался скит, где обитали отшельники; сам не зная зачем, Болотников спустился по кривым ступеням в пещеру. Там сидел старик отшельник, седой, сгорбленный. Дрожал огонек свечки… Легкое сияние исходило от лица отшельника, во взоре его сквозила неземная чистота, отверженность от всего мирского; Болотникову сделалось страшно под его взглядом, словно что-то оборвалось в груди.

— Кормись земляным прахом, не ищи блаженства, не тщись корыстью стоять над людями. Тебя ждет мрак впереди, — замогильным голосом сказал старец. — Правду на крови не сыщешь. В тебе зло от сатаны. Зачем мутишь людей? Ведешь с запада бесовство?

— Я веду русских, старче, — слабо возразил Болотников.

— Оглянися — тогда узришь свой след: он помечен кровью. Мирская слава — обман, от обмана ты и погибнешь.

— И ты умрешь, старче.

— Мне смерть не страшна: я — с Богом, а ты — с бесом.

— Я ить тоже крещеный, старик.

— Так узри Его свет и уйди от мирской славы, спасайся!

Болотникову стало страшно. Ничего не вымолвив, он торопливо поднялся наверх.

На развилке дорог Серпуховской и Каширской Болотников остановил армию, чтобы дождаться посланного два дня назад к Москве лазутчика. Было промозгло, ветрено. Весна занялась теплая и дружная, и землица-матушка взбухла, налилась вдоволь соками, уже вымахала трава.