На расстоянии звездопада

За стеклом ахала и перекликалась на разные голоса железная дорога. В детстве для Ульяны и Тани не было ничего притягательнее понатыканных вдоль путей переговорных устройств, куда кричали вагонники и приемщики что-то вроде: «На второй путь грузовой на проход!», а многоголосое эхо несло этот вскрик и вперед и назад, на несколько километров. Добраться до рации, что-то крикнуть в нее, было любимым развлечением местной детворы, но Таня и Ульяна предпочитали не орать идиотские дразнилки, а петь. Пару раз они даже исполнили по полпесни, печальную «Не плачь», от которой в девяностых все сходили с ума, и куда более веселую, про розовые розы, но потом откуда-то выскочила разъяренная толстая тетка в оранжевом жилете, и концерт пришлось прекратить.

Тряхнув головой, Ульяна отогнала воспоминания: вот они с Танькой горланят во всю глотку: «Не пла-ачь, еще одна осталась ночь у нас с тобо-ой!», а в следующую минуту уже несутся прочь под заливистый мат.

– Не сходи с ума, мам, – ответила она почти спокойно. – Ты что, не знаешь, в какой помойке я работаю? Это же вранье, все вранье.

– Я твой лифчик нашла в грязном белье, – просто ответила мать, и этим все было сказано. – Почему ты не сказала, Уля? Ты хотела вот так вот… уйти?

– Мама!

– Что – мама? Что? – воскликнула Римма надрывным голосом. – У меня что, двести дочерей? А хоть и двести было бы… Господи, боже мой, неоперабельная опухоль… Тася умерла от рака… Я как вспомню, сколько ухаживала за ней, как она кричала, а теперь ты…

Тетка Тася, которую Ульяна никогда не видела, умерла от рака груди еще до ее рождения. Римма действительно ухаживала за золовкой, как за родной сестрой, поскольку больше никто этого делать не желал. Отец традиционно устранился от проблемы, а свекровь сама была больна. Защищая мать от вернувшегося через тридцать с лишним лет кошмара, Ульяна почувствовала, что автоматически защищает и себя, заговаривая, заурочивая тикающую бомбу внутри, то ли начиненную тротилом, то ли безобидный муляж, пустышку, фикцию.

– С чего ты взяла, что опухоль неоперабельная? – вскипела Ульяна.

– Так по телевизору же сказали, – всхлипнула Римма. – Про опухоль, хоспис… ты что, всерьез решила в хоспис?.. Разве там уход?

Рассержено швырнув окурок вниз (завтра старухи будут ругаться, и как они видят кто откуда чего бросил?) Ульяна гаркнула:

– Мама! Какой хоспис, какая неоперабельная опухоль?! Это выдумки, понимаешь? Вы-дум-ки! Вранье!

– А кровь на лифчике? Тоже вранье?

Здесь крыть было нечем, и выкручиваться не хотелось. Да и не поверила бы мать. Не хватило бы актерского таланта, чтобы убедительно соврать.

– Кровь правда, – мрачно ответила Ульяна. – Мне страшно, мам, до ужаса. Но никакого диагноза нет. Во всяком случае, когда я уезжала, его еще не было. И Ольга Анатольевна мне говорила, что может быть все, что угодно, и это… элементарно лечится, даже если окология, и… можно протез поставить, и… и… Я не знаю, я запаниковала, накрутила себя, а тут еще Пятков, сучонок, со своим враньем.

– Зачем кому-то так врать? – беспомощно спросила Римма. – Это ж люди…

– Затем, что это рейтинги, мам, – жестко ответила Ульяна. – А рейтинги, это деньги. Ты же видишь, что они под это дело даже мобильные компании подключили, мне на операцию собирают, сволочи! Никому нет дела ни до людей, которые сейчас будут звонить, ни до меня. Шоу! Гребаный! Бизнес!

– Разве можно с такими вещами играть? – ужаснулась Римма.

– И не с такими шутят. Да наши звезды готовы себе чуму египетскую приписать, лишь бы на экране засветиться, а тут такая сенсация, умирающая телеведущая… Сейчас все телеканалы, все газеты, все порталы в эту тему зубами вгрызутся, и будут рвать на части и меня, и вас, а я не хочу…

На последней фразе голос все-таки дал петуха. Ульяна расплакалась, ткнулась лицом в плечо матери, и почувствовала, как ее гладят по затылку тонкие, такие родные пальцы.

– Зачем ты домой-то поехала? – спросила Римма, и по клокочущим звукам в голосе было понятно что и она рыдает. – Тебе лечиться надо, и не тянуть! О чем ты думала вообще?

– Не знаю, – буркнула Ульяна. – Ни о чем, наверное. Все так навалилось. Пятков меня с канала погнал, а тут еще грудь болела, кровоточила. Я подумала: у меня рак, возможно, я умру, возможно, придется ложиться на операцию и жить с одной грудью, как амазонка. На телевидение меня бы такую не взяли, а это все равно, что умереть.

– Дура!

– Дура, – покаянно ответила Ульяна и даже голову опустила. – Но мне хотелось всех увидеть перед… Мало ли. Чтобы вы меня запомнили еще такой, как прежде.

– Может, тебе в больницу? Не в нашу, конечно, а в Челябинск, а? Она все-таки ближе. И с деньгами мы поможем, сбросимся, соберем…