На рассвете

Однако в нем ничего необыкновенного не было – обычная одежда, запыленные сандалии, как у путника, прошедшего много дорог. Но никогда, до конца моих дней я не забуду его глаза. Мне показалось, что он заглянул мне в самую душу. Рука моя непроизвольно отпустила худенький локоть Ревекки, и мои пальцы переплелись с ее ледяными пальчиками. И теперь мы стояли перед незнакомцем, будто брат и сестра, будто двое сирот, оставленные всем миром.

Мерула слушал с таким вниманием, что ему самому мгновениями казалось, что он видит своими глазами то, о чем говорит рассказчик.

– Тем временем незнакомец спокойным взором окидывал каждого из нас. А вокруг, ты не поверишь, Мерула, вдруг сделалась такая тишина, словно в глубоком подземелье. Может быть, только одному мне так казалось, но куда-то пропали и голоса людей, и пение птиц, и шепот ветра. И вот, наконец, я услышал его голос – нисколько не громоподобный, обычный человеческий, спокойный голос. «Пусть тот из вас, кто без греха, первым бросит в неё камень». И тот, которого называли рабби, опять сел на ступеньку, опустил голову и продолжал черкать палочкой по придорожной пыли, как бы показывая нам, что больше говорить с нами не будет.

Но этих простых слов и взгляда, которым он словно заглянул в душу каждого из нас, оказалось достаточно. Краем глаза я заметил, что мой отец вдруг повернулся и поспешил прочь, ссутулившись и втянув голову в плечи, как человек, обличаемый стыдом. За ним ушел Шимон, потом – другой, третий, молодые потянулись за старшими, и так один за другим разошлись все. И не стало страшной толпы, будто не было. Я было тоже отбежал в сторону, но, не сделав и нескольких шагов, остановился и обернулся. Странно, но никого больше не было на площади в эту минуту, только моя Ревекка, в одиночестве стоящая перед незнакомцем, я – поодаль от них, да в дальнем углу площади маячила несчастная Рут. Незнакомец опять поднял голову и смотрел на Ревекку, и я будто кожей чувствовал, как она внимает ему. Ветерок донес до меня их слова. «Женщина! – сказал ей наш спаситель, – где они? Никто не обвиняет тебя?». И она дрожащим голосом отвечала: «Никто, господин».

«Я тоже не обвиняю тебя, – сказал он, и легкая улыбка заиграла на его губах. – Иди, и более не греши». Ревекка повернулась, увидела меня и бросилась ко мне. Мы сжали друг друга в объятьях и так стояли – не могу сказать, сколько времени. Потом мы разом, не сговариваясь, обернулись туда, где недавно сидел наш чудесный спаситель, но никого уже там не было, только палочка валялась на песке. До сих пор не понимаю, куда он мог так быстро уйти?

Взявшись за руки, мы почти бегом ринулись с площади и столкнулись с полуживой от страха Рут. Дочь кинулась в объятья матери, и обе принялись громко рыдать. Я бормотал что-то невразумительное, гладил их по головам, пытаясь успокоить. Редкие прохожие на миг останавливались около нас и качали головами, наверное, думали, что видят перед собой троих помешанных. Впрочем, так оно и было.

Светильник в вестибуле почти погас, стало темно, но Мерула почувствовал по голосу Накдимона, что тот тихо улыбается своим воспоминаниям.

– Наконец, женщины успокоились, и Ревекка сказала: «Расстанемся здесь, матерь моя. Я должна идти в дом к мужу моему». И показалось мне, что даже голос у нее изменился и вся она в одночасье стала тише, строже и взрослее. Рут кивнула и ушла, а мы с Ревеккой… Нет, Мерула, мы не пошли домой, а покинули пределы города и углубились в рощу за потоком Кедрон. Все дальше и дальше уходили мы от городских стен, и, наконец, вышли к маленькому водопаду, весело скачущему по камням на обрывистом склоне холма. Вокруг было тихо. Мы скинули с себя одежды и полезли оба под холодные струи. И были мы тогда, как Адам и Хава в раю, нагие, среди листвы, под немолчным журчанием воды, и птичьи голоса над нами славили красоту божьего дня. Омывшись, мы легли на траву, и вдруг неистовое желание подхватило нас обоих, как ураган подхватывает листья. Наши тела сплелись, и наши громкие любовные крики прославили Творца всего сущего.

Потом, усталые, мы лежали на траве и слушали пение водяных струй. Мерула, ты знаешь, что такое счастье? – вдруг спросил Накдимон, и голос его вновь дрогнул. – А я знаю. Счастье – это лежать, смотреть в бездонное небо и чувствовать, как у тебя на плече покоится головка любимой…

Мерула вспомнил, как сам лежал на спине, глядя в увитый зеленью потолок садовой беседки, чувствуя на своем плече легкое дыхание юной танцовщицы, и у него вдруг так заныло сердце, словно в него воткнули иглу.