На рассвете

– Мы вернулись домой, – услышал он вновь голос Накдимона, – но… жизнь свою изменить не смогли. Ревекка, действительно, старалась изо всех сил быть покорной, послушной женой, смиряла себя, выказывала великое почтение моим родителям, не перечила им ни в чем, домашняя работа так и горела в ее руках. Но мои отец и мать так и не простили ее, и воспоминания о счастливом дне спасения, о часах, что мы провели около ручья, постепенно потускнели под влиянием этого непрощения и постоянного недовольства. Когда мы собирались всей семьей за общей трапезой, отец каждый раз тихо, будто ни к кому не обращаясь, говорил: «Как все же трудно живет наш народ! Являются некие, которые смеют нарушать священные Заповеди, якшаются с беспутными и нечестивыми, оскверняют своими так называемыми чудесами святой Шаббат, сбивают с толку слабых, неустойчивых в вере, спасают преступную жену от заслуженного наказания, пустыми словесами искушая ученых и праведных мужей. Воистину, сколь многие соблазны подстерегают нас! И как должны мы быть сильны и упорны в вере и Законе, чтобы не поддаться им!». Ревекка опускала глаза, понимая, о ком говорит мой почтенный отец, и я видел, как она сдерживает себя, чтобы не сорвалось с ее губ непокорное слово!

– А что же ты? Не смел возразить отцу и защитить жену? – подал голос Мерула.

– Не смел! У нас почтительный сын не перечит отцу, тем более, что моя жена действительно провинилась. И когда она наедине начинала жаловаться на моих родных, я с важностью, внушенной мне моими отцом и матерью, говорил: «Помолчи, женщина! Видно, ты считаешь, что мало наделала глупостей на своем веку и смеешь выражать неудовольствие, когда тебя пытаются вразумить почтенные, многоопытные люди.Тот прохожий спас тебя, я не спорю, но ты должна быть благодарна не только ему, но и нашей семье, и всем соседям, что приняли тебя, оступившуюся, обратно, а не выгнали вон, как паршивую овцу. Ступай спать и не серди меня более!». Вот так, Мерула, разговаривал я с той, что была мне на самом деле дороже всех, дороже родных, дороже всей моей жизни. Но я, глупец, в то время не сознавал этого! Она грустно внимала мне, вздыхала и покорно отправлялась на супружеское ложе.

Наступил жаркий месяц Нисан, а с ним и великий праздник Песах.В пасхальный вечер в родительском доме на праздничный ужин седер по обычаю собралась вся семья. Конечно, пришли и мы с Ревеккой. Горела пасхальная свеча, а стол ломился от праздничных кушаний. Меня огорчило то, что мой отец Рэувен, увидев меня об руку с моей женой, скривил губы в усмешке, которая показалась мне презрительной, и не ответил на наши поклоны и приветствия. Но вскоре я все понял.

Не успели мы возлечь за трапезой, как он, вместо положенных слов, которые говорит глава семейства, благословляя праздничное вино, сказал с неприкрытой ненавистью в голосе: «Слышали ли вы? Тот бродяга, что неведомым обольщением, будто колдун, заставил нас изменить древнему обычаю, священному закону, данному Моше народу нашему, был схвачен, судим, и самим префектом Понтием Пилатом приговорен к ужасной и позорной казни через распятие. Сегодня утром его распяли вместе с другими двумя разбойниками на Лобном месте, за стенами города. И никто из его так называемых учеников, никто из тех, что бегали за ним, слушая его безумные речи, не вступился за него! Все разбежались! Других, таких, как эта прелюбодейка (тут отец ткнул пальцем вРевекку), осквернившая дом уважаемых людей, он спасал, но Бога не обманешь – себя спасти он не смог!».

Ревекка вскрикнула и вскочила с места. Лицо ее сделалось бледным, как тогда, когда мы толпой вели ее по улицам Йерушалаима. «Бежим туда!» – крикнула она мне, и такое отчаяние звучало в ее голосе, что я было вскочил тоже, но отец крикнул нам: «А ну сидеть! Не смейте позорить наш дом! И так уже вы оба наделали нам достаточно бед!». Я послушно уселся обратно, но Ревекка вскинула голову, смело посмотрела отцу в лицо, потом без спроса взяла со стола пресный хлебец, повернулась и вышла из дома. И в этот миг вздрогнула земля, страшный удар грома раскатился по небу, и дождь хлынул сплошной стеной, будто Господь вновь наслал потоп на грешное людское племя. Тут уж я не стерпел и, не слушая окриков отца, кинулся на улицу за моей возлюбленной, но вокруг наступила такая мгла, что ничего и никого я не смог увидеть. Промокший насквозь, с разбитым сердцем я вернулся в родительский дом. Все смущенно молчали, потом приступили к трапезе, делали и говорили, что положено, но чувствовалось, что сердце каждого огорчено и мысли витают не здесь. Я возлежал за столом, уставленным яствами, но ни куска не мог проглотить. Тоска рвала мне сердце. Я понимал, я чувствовал, что никогда больше не увижу ту, которую любила душа моя. Так и вышло…

Накдимон замолчал, и Мерула не торопил его. Оба сидели в глубокой задумчивости. Потом Мерула все же спросил:

– Ну а потом? Потом что было?