На ратных дорогах

— Братишка, позволь прикурить!

Капитан протянул солдату папиросу, а затем торопливо ушел в госпиталь. Когда час спустя мы с Кудрявцевым вернулись полные впечатлений, я спросил брюзгу:

— Почему вы так быстро ретировались? У нас был интересный разговор с тремя капитанами. Они сейчас командуют батальонами в большевистском полку. Весьма довольны.

Капитан досадливо отмахнулся.

— Ах, оставьте… Слыхали, братишкой меня назвал! Он мужик, в навозе всю жизнь ковырялся, а я офицер, дворянин. Еще недоставало, чтобы он похлопал меня по плечу!

— Зря сердитесь, — примирительно сказал Кудрявцев. — А по-моему, хорошо, что он вас так назвал. Это означает, что солдат считает вас своим, простил, так сказать, дворянство.

Капитан болезненно поморщился.

* * *

Началась разгрузка госпиталя. Больных и раненых направляли для лечения в другие города. Я попросился в Вологду, поближе к родине.

Лечение шло успешно, здоровье улучшилось, и мне дали отпуск для поездки в деревню.

Дома было благополучнее, чем в пору моего отъезда. Сказалось, видимо, что я два года регулярно посылал родителям деньги. Семья обзавелась коровой, лошадью… Приятно было встретиться с братом Терентием, который совсем вернулся из армии.

На следующее утро после моего приезда к нам заглянул крестьянин Михаил Кузнецов, одно время работавший в Питере. Он умел читать и писать, любил поговорить и всегда проявлял большой интерес к общественной жизни. Закрыв за собой дверь и стряхнув с шапки снег, Кузнецов зачастил скороговоркой:

— Привет хозяину с хозяюшкой и всем честным людям, а тебе, Василий Леонтьевич, особый! С благополучным возвращением.

— И ты, Михайло, будь здоров. Проходи и садись, — пригласил гостя отец.

— Совсем вернулся, Василий Леонтьевич, али на побывку?

— На побывку.

— И то хорошо. Отца, мать, деревню свою не забываешь. А к делам волости интерес имеешь?

— Я еще не успел ему рассказать, как наши богатеи Советскую власть прокатили на вороных, — упредил меня Терентий.

— Могу все досконально обсказать, — живо вызвался Кузнецов, поглаживая свою рыжую бородку. — Недели этак две-три тому назад собрался волостной сход. Агитатор из Пудоги произнес большую речь, призывая выбрать Советскую власть, и предложил желающим высказаться. А сам знаешь, мужик наш темный, говорить не умеет и побаивается сраму. Вышел только Яшка Колин из деревни Шейной, лавочник. Помнишь его? Тот, что в лисьей шубе в церковь приходил, форсу задавал… Ох и хитрая бестия! Самому черту зубы заговорит. Прикинулся простачком: «Замена одной власти другой дело сурьезное, — говорит, — его надо хорошо обмозговать, чтобы не попасть впросак. Господина агитатора мы видим впервые. Он как приехал, так и уедет. С него, как говорится, взятки гладки, а с нас спросят. Правду я говорю, мужики?» «Правду!» — закричали богатеи Семен Клюев, Егор Плешков и другие. Надели они шапки и пошли до дому. А за ними — остальные.

— Почему же фронтовики молчали и позволили сорвать выборы? — спросил я.

— Нас еще не было, — ответил Терентий. — Не успели приехать.

А Кузнецов продолжал:

— Вот какие у нас дела в волости. Совсем, можно сказать, неважные. Не поможешь ли ты, Василий Леонтьевич, выбрать Советскую власть?

— Конечно помогу!

— Вот хорошо. Вот спасибочко-то! — обрадовался Кузнецов.

Мы пошли в Шурингу посоветоваться с учителем, Иваном Емельяновичей. Еще не успели разговориться, как начали заходить «гости»: торговец Егор Плешков, Яков Колин, дьякон Размаринский. Мне было ясно, что их приход неслучаен.

Обменявшись несколькими малозначащими фразами, Яков Колин вдруг спрашивает:

— Правду ли говорят люди, что вы, Василий Леонтьевич, стали большевиком и привезли сюда Советскую власть?

— По дороге с фронта домой я проехал почти через всю Россию. Повсюду установлена Советская власть. А вот в нашей волости ее нет. Я, как состоящий на военной службе, обязан выполнять приказы новой власти и председателя Совнаркома товарища Ленина. Большевиком я еще не стал, но стою за выборы Совета!

— Хорошо сказано! — похвалил Иван Емельянович.

— Для кого хорошо, а для кого плохо, — возразил Плешков.

Яков Колин пропустил это мимо ушей и опять обращается ко мне, разводя руками:

— Не пойму я вас, Василий Леонтьевич! С большим трудом из бедняков выбились в люди, чины и награды имеете, стали первым в волости — и вдруг такое.

— Рубите сук, на который уселись, — поддержал его Плешков.

— А я скажу, что неотвратимое нельзя отвратить. Пора выбирать Совет, и очень хорошо, что этим займется Вася, — твердо поддержал меня Иван Емельянович…

* * *

В воскресенье возле просторного дома волостного правления уже с утра толпился народ. Крестьяне встретили меня приветливо, поздравили с благополучным прибытием. Большое оживление внесло появление демобилизованного, служившего когда-то в моей роте, солдата Алексея Рипакова. Одетый в шинель, перетянутую ремнем, он подошел строевым шагом и, как бывало, отрапортовал:

— Здравия желаю, господин поручик. Представляется рядовой вверенной вам 11-й роты 334-го Ирбитского полка Алексей Рипаков.

— Здравствуй, Алексей, — ответил я, и мы обнялись.