На ратных дорогах

Эта переброска была вызвана тем, что противник, не добившись успеха и понеся потери, начал отходить, а советское верховное командование стало сосредоточивать силы для решительного наступления. И вот 18 июля наша 47, 53, 4-я гвардейская армии Степного фронта, а также 69 и 7-я гвардейская армии из состава Воронежского фронта, перешли к преследованию врага.

23 июля было восстановлено положение, которое советские войска занимали до начала немецкого наступления на курско-белгородском направлении. Здесь у противника была прочная оборона и, чтобы прорвать ее без больших потерь, следовало хорошо подготовиться. Вместо генерал-майора Рыжова к нам прибыл новый командующий армией генерал-лейтенант П. П. Корзун. Ему было лет за пятьдесят, но выглядел он весьма бодро.

Корзун сообщил мне, что корпус будет наступать южнее Сум, и приказал провести рекогносцировку в полосе, которую занимала 232-я стрелковая дивизия генерал-майора Улитина.

1 августа на рекогносцировку со мной выехали полковники Козлов и Дзевульский, командиры дивизий, их командующие артиллерией и дивизионные инженеры.

Улитин заявил, что он предупредил части о нашей рекогносцировке. Но стоило нам выйти н-а опушку леса, откуда видны Сумы, как послышался строгий окрик:

— Стой! Руки вверх!

— Кто это? — спрашиваю.

— Караул. Поднять руки! — отвечает кто-то невидимый из кустов.

Мы выполнили требование. Начальник караула приблизился к нам осторожно, держа автомат наготове.

— Разве вас не предупредили, что здесь будет рекогносцировка? — спрашиваем его.

— Предупредили. Но вы подошли со стороны противника.

Оказалось, мы разгуливали впереди боевых порядков наших войск. Подтрунивая над своей беспечностью, продолжали рекогносцировку. Под вечер отправились к себе по другой дороге. Моя машина шла первой, за ней три другие. Дорога пересекала поле, подходила к лесной балке и сворачивала вправо, вдоль ее кромки. Ехали, ехали и вдруг путь нам пересекла изгородь, которой обычно огораживается минное поле.

Вышли мы с корпусным инженером майором Тимохиным, стали осматривать дорогу, ковырять ее перочинными ножами. Ничего не заметно.

— Что скажете, Тимохин?

— Без миноискателя трудно что-либо сказать, товарищ генерал! Зря мы его с собой не взяли.

— Это-то верно. Но странно, почему надписей никаких нет, да и пост в таких случаях выставляется.

Майор промолчал.

Вспомнился разговор, который еще давно, в столовой резерва, завели мы о минах, о радиусе их действия. Тогда же подсчитали, сколько секунд проходит от момента нажима на мину до взрыва, и получалось, что при скорости 60–70 километров у машины есть шанс уцелеть. Но это была чистая теория. Теперь предстоит проверить на практике. Конечно, придется рисковать. Но без этого на войне не обойтись. И рисковать надо самому. Пошлешь другого, скажут: «Сам струсил, а подчиненного на смерть отправил!» Да и совесть не даст покоя. Громко объявил:

— Кажется, выехали на минное поле. Я попробую на большой скорости проскочить его. Остальным выйти из машин и ждать команды.

Дзевульский просит:

— Я грузный, позвольте мне пересесть в другую машину!

Разрешил. Человек не хочет рисковать собою и правильно делает.

Шофер газанул, и со скоростью 70 километров в час машина вынесла нас метров на сто за пролом. Удачно! Я облегченно вздохнул, вышел на дорогу, раздумывая, как поступить с остальными. Но по моему следу уже мчался виллис полковника Дружникова. Раздался грохот, машину закрыли фонтаны земли и дыма.

Я побежал туда. Навстречу идет Дзевульский без пилотки и пояса:

— Неужели я жив, товарищ генерал?

— Жив, здоров, невредим. Пострадали, кажется, только ваши пилотка и ремень! — Его успокаиваю, а сам смотрю вперед, где на дороге лежит перевернутый «виллис». Водитель корчится возле него и стонет. В 10 метрах от дороги поднялся начальник оперативного отделения дивизии майор Захарченко и, пошатываясь, направился к нам. У него перелом руки.

— А где же полковник Дружников? — спрашиваю подошедших офицеров.

Заглянули под опрокинутую машину — там его нет. Сошли с дороги, стали осматривать все вокруг. И вот метрах в пятнадцати от места взрыва нашли его лежащим ничком. Левая рука комдива покоится на продолговатом деревянном ящике — мине!

Мы подняли полковника, осторожно вынесли на дорогу. На правой щеке его, чуть ниже виска, большая кровоточащая рана. Перевязав ее, офицеры перенесли Дружникова и шофера в мою машину. Сюда же сели Дзевульский и пострадавший Захарченко. Я приказал Рахманову осторожно отвезти их в ближайший медсанбат, а за нами прислать грузовик.

Через неделю вернулся полковник Дзевульский. Он еще долго хромал и жаловался на боль в ноге. Поправился Захарченко. А полковник Дружников через три дня умер, так и не приходя в сознание.

Позже мы выяснили, что у минного поля находился постоянный пост от 232-й дивизии. Только в тот день боец ушел ужинать раньше обычного.

* * *