На равнинах Авраама

Немного спустя Мэри Даглен позвала Джимса в вигвам. Туанетта лежала на постели из шкур. Напугавшее Джимса выражение исчезло из ее глаз, и теперь они светились радостью. Волосы Туанетты были тщательно расчесаны и заплетены в две блестящие косы. Девушка протянула Джимсу обе руки, он опустился перед ней на колени. Лесная Голубка не сводила с них сияющих глаз. На ресницы Мэри Даглен навернулись слезы. После этого Джимс не видел Туанетту целый день и целую ночь. Она спала беспробудно, и Малиновка с Лесной Голубкой не отходили от ее ложа. На следующий день Туанетта и Джимс обошли город.

Мэри Даглен волновали те же чувства, что и Туанетту. Хотя ее мать до конца жизни сохранила верность Богу предков, Малиновка не знала иной жизни, кроме жизни принявших ее в свою семью людей, и с растущей тревогой ждала возвращения Шиндаса. Мэри призналась подруге, что готова уступить обстоятельствам и, если весной или летом в Ченуфсио не появится какой-нибудь священник, стать женой Шиндаса по индейскому обряду. Туанетте эта мысль уже не казалась столь ужасной. Она воочию убедилась в благородстве и мужестве индейской семьи в борьбе со смертью. Она видела, как Высокий Человек грыз горькую кору, чтобы женщинам и детям остались обрезки кожи и мяса; видела, как мать день за днем припрятывала для детей свою порцию пищи; постоянно наблюдала верность и преданность, пробудить которые в душах индейцев мог только Бог. Предубеждения, несмотря на то что за ними стояла ее собственная трагедия, рассеялись, и в душе Туанетты начали просыпаться неведомые прежде чувства. Она полюбила Лесную Голубку любовью матери, и даже родная сестра не могла бы занять в ее сердце место, которое заняла в нем Мэри Даглен. Число ее доброжелателей быстро росло: встречая ее, дети не скрывали радости, взрослые — нежности и симпатии.

Туанетта пока ничего не говорила Джимсу, но в ней крепло убеждение, что даже если священник не придет в Ченуфсио — она не позволит следующей зиме разлучить их.

Но священник пришел — пришел, как только минули голодные месяцы. Это был изможденный человек с бледным как смерть лицом. Он направлялся занять место умершего брата-миссионера среди индейцев на берегах Огайо. Так объяснил он свое появление на земле сенеков. История говорит иначе: через год его видели с индейцами племени абекани во время резни, учиненной ими в Форте Уильям Генри. Отец Пьер Рубо — так звали священника — был хладнокровным, фанатичным служителем Бога. За все время пребывания в Ченуфсио он ни разу не улыбнулся, ни к кому не обратился со словами утешения; он бродил один по городу, словно зловещая туча, скорее готовая пролиться Божьим гневом, нежели божественной благодатью и радостью. И все же он олицетворял собой святую церковь и принял бы тысячу смертей во имя движения, духовным представителем которого он был. Отстаивая свое дело, он мог бы есть человеческое мясо. И действительно, на глазах отца Рубо его дикая паства ела человечину в Форте Уильям Генри. В Ченуфсио он провел два дня и на второй день обвенчал Джимса и Туанетту по католическому обряду28.

Это событие рассеяло уныние, вызванное появлением священника, и несколько часов в Ченуфсио парило веселье в честь дочери Тайоги и сына Вуско.

Но духи радости вскоре покинули город, и смерть занесла над ними свою косу. От Тайоги по-прежнему не было никаких вестей. Там и здесь стали шептаться, что они пали в битве и никогда не вернутся. Беспокойство переросло в опасение, опасение — в уверенность. Тучи, куда более мрачные, чем собольи одежды миссионера, надвигались на Ченуфсио.