На равнинах Авраама

В упоении своим счастьем Джимс и Туанетта не замечали вокруг себя едва уловимых изменений. Лесное убежище стало для них домом, и корни, которые удерживали в нем молодых людей, были так прочны, что вырвать их не могла бы и сама смерть. Беспокойство, вызванное сомнениями и неизвестностью, сменила душевная полнота двух слившихся воедино жизней. Трагедия осталась позади; боль утихла; острота скорби притупилась. Они думали о ней, говорили о ней, ее страшный призрак порой будил Туанетту по ночам, и, просыпаясь, она находила ласку и утешение в объятиях Джимса. По воспоминания о прошлом уже не ранили глубоко. Тени Тонтера и Катерины с каждым днем становились ближе, укрепляя незримые цепи любви, которые привязывали молодых людей друг к другу. Как всякая чистая юношеская любовь, их любовь не знала границ. Она обнимала весь мир и превращала в настоящий рай тот дикий уголок, в котором они обитали. Малиновка первая заставила Джимса и Туанетту спуститься на землю и увидеть, что происходит вокруг. В глубине души Мэри была индейской женщиной — недаром ее младенчество, детство, лора расцвета ее девической красоты прошли среди сенеков. Вспыхнувшая любовь окончательно утвердила в ее сердце приверженность индейским нравам и обычаям. Проходили дни, недели. От Тайоги все не было вестей, и страх за Шиндаса ледяным холодом сковал сердце Мэри. Она ушла в себя, сделалась замкнутой, нелюдимой. Туанетта никогда не видела, как плачет индейская женщина. Однажды ей пришлось утешать мать, на руках которой лежал мертвый ребенок, но даже это древнее, как мир, горе не вызвало слезы на глаза несчастной. Не плакала и Малиновка. Ее лицо стало таким же суровым, как у всех жителей индейского селения. Это была уже не Мэри Даглен. Это была Опичи — женщина из племени сенеков.

Резкая перемена в той, к кому она привыкла относиться как к сестре, открыла Туанетте глаза на опасность, грозящую ей и Джимсу, и обнаружила во всей ее дикой жестокости одну из основных черт характера индейцев. Когда их врагом был белый человек, их злоба и мстительность не знали предела. Заметил это и Джимс. Его больше не встречали с прежним радушием. Мужчины стали отчужденными, женщины занимались работой без обычной болтовни. Охотники уходили в леса без энтузиазма и возвращались угрюмыми. Старики собирались на бесконечные советы, юноши затачивали томагавки и с возрастающим беспокойством ждали новостей. Несчастья измучили людей, их нервы были напряжены до предела. Ченуфсио походил на бочонок пороха — не хватало только искры.

И вот блеснула молния.

В последних числах мая, когда день клонился к вечеру, в Ченуфсио появился Шиндас, и Мэри Даглен с несдержанностью белой женщины бросилась в его объятия. Несколько мгновений он прижимал ее к груди, — затем отстранил от себя, следуя нормам поведения индейского воина. Шиндас пришел один. Его руки и плечи были в ранах, некоторые из них едва затянулись. Щеку молодого человека пересекал широкий шрам, в глазах горел свирепый огонь, словно у преследуемого волка. Шиндас даже не пытался смягчить принесенные им новости. Он пришел с границы земли каюгов как посланец Тайоги и на много часов опередил товарищей. Тайога возвращался с девятью из тридцати воинов. Все остальные мертвы.

Даже для самого воинственного из шести союзных племен эта трагедия граничила с катастрофой. История сенеков не знала ничего подобного. Погибло двадцать из тридцати воинов — цвет Ченуфсио, костяк отряда Тайоги!

Шиндас ждал, пока его слова железными шипами вонзятся в сердца стоящих вокруг мужчин и женщин. Ждал, пока из их душ улетучится последняя надежда и на смену ей придет безысходное отчаяние. Затем он медленно перечислил по имени всех, павших от руки врагов. Словно инквизитор, он упивался страданием людей, им же подвергнутых жестокой пытке, и голос его, взмывая к небу, гулким эхом отдавался в лесу. Троих воинов из двадцати убил белый человек. Теперь он пленник и идет с Тайогой. Ему вырвали глаза, и он не видит. Они разожгли костер и собирались предать его смерти, но в последнюю минуту, когда пламя уже опалило пленника, Тайога собственными руками раскидал горящий хворост, чтобы народ Ченуфсио тоже мог видеть, как белый человек корчится в огне.