На реках Вавилонских

…«Жизнь сама по себе очень разнообразна – это своего рода калейдоскоп, люди должны в ней принимать различные виды и цвета. Но часто они сами не хотят занять в этом калейдоскопе своего места, которое присуще только им одним, а предпочитают становиться на одно место с другими, не желая или боясь отличаться от «других, всех». Каждый человек должен идти своей собственной дорогой, чтобы внести в жизнь хотя немного своего. В противном случае он в огромном жизненном механизме только маленький гвоздь. Это все вспомните, когда не будет двух братьев». (Подпись на фотографии Михаила и Александра Савичей, 29.08.1903 г.).

У него был рак; больше двух лет он провел в темной комнате, не вынося света. Жена ухаживала за ним. Умерла первая, у нее было слабое сердце и высокое давление. Он лежал, отвернувшись к ковру на стене, и все звал ее: «Шурочка, Шурочка»…

…«У нас с тобой есть что-то такое хорошее (в чувстве нашем), что делает встречу особенно дорогой и памятной.

В ней мне чудится и огонь, и солнышко и что-то сладкое, идиллическое. Что делать – я не «реалист», доля сентимента во мне есть-таки.

Вот, видишь, солнышко, золотое мое, ты не любишь, когда я долго не пишу. Да что же делать, когда не могу я всего высказать. Я не умею вести таких разговоров, а могу, хочу и умею любить». (Из письма жене 04.07.1906 г.)…

13

Галина подружка, приходившая до войны к ним на Декабристов заниматься музыкой, сказала ей при встрече, что видела их фортепиано у соседей снизу. Тамара Михайловна подала в суд.

– Гражданка Наумова, можете ли вы доказать, что инструмент доподлинно ваш?

Была особая примета. Когда инструмент покупали, рядом крутилась какая-то девочка и незаметно выцарапала на нем гвоздиком свое имя: «Катя». Как ее тогда ругали, как огорчались, а сейчас – пригодилось!

Фортепиано вернулось к хозяйке. Но ни разу больше она за него не села.

…Один раз не выдержала. Склонившись над штопкой, терпеливо слушала, как уже взрослая внучка (а именно – я) бездарно выстукивает Шумана. Вдруг встала, подошла к роялю – перебитые пальцы пролетели по клавишам… – что это было – Лист? – она захлопнула крышку и сказала:

– К черту все!

«Я не доживу, Галя, но когда-нибудь, когда их погонят, ты будешь гордиться, что твой отец был среди тех, кого расстреляли, а не среди тех, кто расстреливал».

14

Бухта Золотой Рог, декабрь 1955

Сопка на окраине Владивостока. Улица Третья терраса – на самой ее макушке. Чтобы добраться до нее, надо вскарабкаться по деревянной лесенке, миновать Первую и Вторую. На небольшой впадине дом типа барака.

Галя закутала дочку в стеганое розовое одеяльце – подарок дедушки Саши: «Сиди, Лена, не высовывайся», – и выскочила за углем во двор. Над сопкой, чуть ли не задевая голову, висели снежные облака. Хозяйка, 92-летняя старуха, которая в светлые годы своей юности работала у Калинина и каждый разговор начинала словами: «Вот когда я заведовала кассой взаимопомощи у всесоюзного старосты.», еще с вечера жаловалась на скрип в коленях и грозилась пургой. Галина Владимировна разожгла плиту и поставила на конфорку бак с водой. За окном повалил снег…

Молодой лейтенант, выпускник Ленинградского военно-морского училища (бывшего Морского корпуса) взбежал, придерживая фуражку, вверх по деревянным ступенькам к Третьей террасе. Его корабль утром пришвартовался в бухте Золотого Рога после шестимесячного плавания. Вопреки его ожиданиям, молодая жена не встречала моряка на пороге. Порога тоже не было видно. Да сам домик исчез! На его месте возвышался огромный сугроб. Прихватив в соседнем дворе лопату, Константин Антонович раскидал от окна снег, стер рукавом шинели ледяную изморозь на стекле и заглянул внутрь. Там Галя что-то шила или вышивала, в чемодане с ободранными углами спал, завернутый в одеяльце ребенок, над плитой сохли пеленки, чепчик с завязками, фланелевые ползунки. Крышка на эмалированном чайнике запрыгала, затанцевала, из носика повалил густой пар. Галя воткнула иголку в шитье, поправила упавшую на лоб пепельную волну и подняла голову.

Черная речка, Комендантский аэродром, окраина Ленинграда, 1987 Реденький, пыльный лесок сползал с холма прямо к новостройкам. Однообразные коробки ровным геометрическим узором линовали бывший комендантский аэродром. Узкая бетонная дорожка вела к обшарпанному угловому зданию. Будка-автомат у входа, скамейка со сломанными перекладинами, пара чахлых кустов. Посреди каменистого двора – кирпичная школа, окруженная сеткой-рабицей, прогнувшейся, как пружинные матрасы. Вихрь кружит по двору опавшие листья.