На реках вавилонских

— Знаете, я должна посмотреть, секундочку, нет, погодите, вот моя сумочка. — Она взяла сумочку, висевшую на спинке стула, и стала в ней рыться.

Она и в самом деле достала оттуда маленький футляр и бережно положила его рядом с пишущей машинкой. Нелли встала, взяла футляр, поблагодарила и вернулась на прежнее место. Она открыла молнию. Кольца маленьких ножниц были позолочены.

— В свидетельстве о смерти было написано: "Смерть от перелома шейного отдела позвоночника вследствие падения с крыши с целью самоубийства". На месте, где должна была значиться фамилия врача, был прочерк. — Она сделала вдох сквозь сжатые зубы, — явно порезалась, или ноготь сломался глубже, чем она предполагала, и надорвал кожу.

Флейшман бросил на меня торжествующий взгляд.

Нелли смотрела на свои туфли, потом подняла голову и поглядела мне прямо в глаза. Я улыбнулся. Разумеется, она мне улыбкой не ответила. Ножницы она положила обратно в футляр.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать точно то, что сказала. Таково было содержание свидетельства о смерти, которое я должна была подписать. Оно было необычайно подробным, особенно потому, что показаний известных свидетелей как будто бы не было. — Она закрыла молнию на футляре. — О дальнейших похоронных формальностях мне заботиться не пришлось, так как у Василия еще не было гражданства. Вы же наверняка всё это знаете? Организация его похорон была в известной степени делом властей. Во всяком случае, они возложили на гроб букет гвоздик, и еще там была роскошная гирлянда, знаете, гирлянда из цветов, о которых мы давно забыли. Забыли там, хочу я сказать, на той стороне. Белые розы, огромные лилии, которые казались искусственными, и махровые гвоздики. Подобранные без особого вкуса. И все же гирлянда была впечатляющая, особенно потому, что на ленте было написано только: "Прощай, верный товарищ", и никто не мог докопаться, от кого это.

Нелли встала, но ей пришлось немного подождать, пока стук машинки смолк, и фрау Шрёдер смогла взять у нее футляр.

— Возможно, от Союза художников? — Флейшман хитрил.

— Это вы у меня спрашиваете? Я могу себе представить, что вы знаете, от кого была эта гирлянда.

— От кого? — Флейшман не отступался от этого вопроса, так что мне самому было неясно, знает он или нет.

— Я этого не знаю. — Нелли покачала головой, протерла глаза и положила другую ногу на ногу. Под ее подошвой заскрежетал осколок.

— Не от Союза художников наверняка. Он там не состоял. Думаете, что человек, если он переводчик и русский, мог запросто туда вступить? — Нелли подняла руку, чтобы убрать волосы с лица. Только теперь мне бросились в глаза большие пятна пота, которые образовались у нее на платье. — Знаете, что меня удивило? Его родители не приехали. Умирает молодой человек, а никто из его родных не приезжает. Говорят, что его отец к тому времени был уже очень плох. Он долго болел, — об этом Василий мне рассказывал. Они с отцом, похоже, постоянно переписывались. Власти тогда мне обещали, что известят его родителей. Я ведь ни к чему подступиться не могла, у меня не было ничего, ни одного адреса, его квартиру опечатали, — у меня не было на нее никаких прав. — Нелли покачала головой, ладонями отерла себе лицо и в поисках помощи взглянула на меня.

— Не дадите ли вы мне воды?

Только было я хотел встать, чтобы принести ей воды, как Флейшман, который моего движения, казалось, не заметил, строго сказал:

— Ну, мы скоро сделаем перерыв. А пока что продолжайте, фрау Зенф. У вас не было никаких прав?

По голосу Нелли было слышно, как пересохло у нее во рту.

— Мы не были женаты. Позднее мне и детям вручили некоторые его личные вещи. Но ни его отец, ни мать на похороны не приехали. Я все время задавалась вопросом: может, им не разрешили выехать?

Хотя бы сейчас, напоследок, я мог у Нелли спросить, чем она объясняет, что они все еще жили врозь, — ее возлюбленный Баталов и она. Наверняка она сказала бы, что дело упиралось в его служебную квартиру. Но тем удивительнее было, что она не располагала адресами его родных, никогда раньше с ними не встречалась. Так что было вполне возможно, что вся история про его мать, чистокровную немку, якобы вышедшую замуж в России, была просто выдумкой. Я представил себе, в какой ужас пришла бы Нелли Зенф, если бы мы изложили ей предположения такого рода, как она бы разом накрутила на пальцы все пряди своих волос и не переставая чмокала бы пересохшими губами, как в конце концов упала бы без чувств, и кому — то из нас пришлось бы ее подхватить. Я бы долго медлить не стал. В этом случае я не упустил бы возможность похвалить ее красивое платье. Какую-то долю секунды я думал о том, чтобы это платье с нее снять, дабы избавить ее от пятен пота, которые наверняка были ей неприятны. О колготках я мог бы не говорить, как и о многом другом, что показалось бы ей благодеянием и нежданной защитой.